В июле этого года исполняется 85 лет Марии Рольникайте, писателю, антифашисту, автору уникальной книги «Я должна рассказать» и многих других повестей, рассказов, очерков, посвященных одной неизбывной для нее теме — гетто, концлагеря, война. Редакция журнала «Народ Книги в мире книг» присоединяется ко всем поздравлениям, которые услышит Мария Григорьевна от своих многочисленных друзей в эти дни, и желает ей традиционное: биз хундерт ун цванцик!

Мария Рольникайте Фото Давида Френкеля

Нынешняя дата Марии Григорьевны Рольникайте располагает и к раздумьям, и к величальному хору, и к пылкой речи, и, разумеется, к самым искренним пожеланиям ей сил, сил и еще раз сил.

Так сложилось, что уже бо́льшую часть своей жизни Мария Григорьевна живет в Питере. Разумеется, наш город тоже стал ей родным, но, размышляя о теперешней дате, прежде всего вспоминаешь ее родную Литву, на земле которой кошмары ХХ века уготовили ей столь жестокую судьбу, неотвратимо и навсегда определив, что с нею будет дальше и чему будут отданы все последующие ее десятилетия.

О существовании Марии Григорьевны я узнал в 1966-м, когда отдельным изданием вышли пятая и шестая части мемуаров Ильи Эренбурга, дополненные специально написанной 20-й (о Гроссмане) и прежде запрещенной 21-й (о «Черной книге») главами пятой книги. Именно в последнем абзаце 21-й главы было сказано: «В начале 1965 года ленинградский журнал “Звезда” напечатал дневник четырнадцатилетней девочки Маши Рольникайте, заточенной в гетто Вильнюса, потом отправленной в лагеря смерти и чудом уцелевшей. Дневник снабжен предисловием поэта Эдуардаса Межелайтиса». Следом приводилась строчка из него: «Чтобы этого больше не повторилось…» в сопровождении фразы: «О том же думали двадцать лет назад Василий Семенович Гроссман и автор этой книги воспоминаний»[1]. Межелайтис недавно (на пике оттепели) был увенчан высшей литературной наградой СССР [2], а потому ссылка на его слова помогала Эренбургу (досконально изучившему кухню сволочной советской цензуры) «защитить» само упоминание дневника еврейской девочки на страницах своих мемуаров, с некоторых пор находившихся под нещадным артобстрелом официальной совкритики.

Тогда я еще не знал: на самом деле предисловие было заказано «Звездой» именно Эренбургу, и он согласился его написать, но после оголтелых нападок Хрущева на мемуары «Люди, годы, жизнь» понял, что это лишь помешает публикации в «Звезде», и телеграфировал в редакцию, что срочная работа никак не позволяет ему своевременно исполнить обещанное — так появилось предисловие Межелайтиса.

За подробностями этого сюжета меня в сентябре 1971-го отрядил к Марии Григорьевне критик А.А.Урбан, сотрудник «Звезды» (в старой записной книжке я нашел шестизначный телефон М.Г. той поры, когда они с Семеном Савельевичем, верным, заботливым, благородным спутником ее жизни, жили еще на Маяковского, 21, — телефон, известный мне и до разговора с Урбаном).

Мария Григорьевна, внимательно выслушав мои вопросы, приступила к обстоятельному рассказу. Я записал его с возможной тщательностью. Теперь воспоминания М.Г. «Поездка к И.Г.Эренбургу» изданы[3], а моя запись 1971 года давно уже ею в чем-то уточнена, сверена с датами писем, да и эренбурговское предисловие к французскому изданию дневника напечатано на языке оригинала и снабжено публикацией относящихся к этой истории документов[4]. Потому, думаю, не так уж и важны иные зафиксированные мною тогда подробности, скажем: сколько именно (пять или шесть) раз случались ее встречи с Эренбургом, когда и что именно он вспоминал… И все-таки внимание к деталям и частностям не позволяет мне выбросить эти давние листки. Скажем, сюжет с неожиданной цепочкой, приведшей в 1962-м от виленчанина, знакомого Марии Григорьевны, к неизвестному ей москвичу Хавкину, общавшемуся с «тихим», по слову Маяковского, но достаточно шумным, по моим собственным воспоминаниям студенческой поры, евреем Павлом Ильичом Лавутом (в 1920-е годы он устраивал поездки Эренбурга по Советскому Союзу), а от него — к Илье Григорьевичу… Именно присутствием Лавута объясняется сюжет с Маяковским, возникший по ходу первого разговора Эренбурга с М.Г. Тогда, обращаясь к Лавуту, Эренбург не без сарказма заметил: «Вы, как я слышал, перешли теперь в другой лагерь?» Имелось в виду, что Лавут конъюнктурно переметнулся от Лили Брик к сестре поэта Людмиле, ненавидевшей Бриков и окружившей себя антисемитскими жлобами, которые пользовались поддержкой секретаря ЦК Суслова. В ответ Лавут лишь нервно заерзал… Главный же разговор шел, понятно, о дневнике. М.Г. вспоминала, как изумили ее тогда слова казавшегося ей очень влиятельным в Москве Эренбурга, что шансов напечатать книгу по-русски он сейчас не видит, а вот если выйдет публикация по-литовски, то реально поможет напечатать дневник во Франции и напишет к нему предисловие. Так все и вышло…

И все-таки в 1964-м «Звезда» предложила автору опубликовать дневник. И документальная повесть «Я должна рассказать» действительно была напечатана в журнале, а следом вышла по-русски отдельным изданием в Москве…

С тех пор я много-много раз встречался с Марией Григорьевной, продолжаю видеться с ней на литературных вечерах, писательских собраниях, выставках, регулярно говорю по телефону и всякий раз поражаюсь ее доброжелательности, чуткости, деликатности, неизменному желанию прийти на помощь.

Ее сопротивление фашизму, всё, что в этом смысле она делала и продолжает делать, давно подчинено тем законам жизни, которые она сама для себя установила, запретив себе забвение. Откуда находятся у Марии Григорьевны на это силы — понять нельзя. Когда речь идет о таких людях, законы сохранения энергии мало что объясняют.

Нельзя сказать, чтобы последние десятилетия жизнь так уж радовала ее. Кажется, что чаще — огорчала. На страницах воспоминаний «Это было потом», написанных в конце 1990-х, такое ощущение явственно. Фашизм, который в 1945-м был уничтожен в Германии, дал новые ростки именно в России[5]. Они давно, хоть и без огласки, поддерживаются и поощряются влиятельными лицами из тех влиятельных ведомств, которые не здесь перечислять. Последние десятилетия наша история испещрена отвратительными следами их усердия.

Напрасны ли были жертвы, принесенные на алтарь победы над фашизмом — победы, праздники которой с ежегодной и насквозь фальшивой помпой отмечает наша власть? Вопрос этот гнетет многих. Горек он и для Марии Григорьевны Рольникайте. Поэтому в пожелании ей сил и сил есть большая доза нашего общего бессилия.