Бабель — самый лживый из русских писателей — возвысил обман (по заветам своего учителя Горького) до основы собственного художественного метода[1]. Это лучше всего видно в его псевдоавтобиографических рассказах, кажущаяся очерковая достоверность которых скрывает чисто литературную игру и, в частности, многочисленные литературные аллюзии. Ведь Бабель не только самый лживый, но и, может быть, один из самых читающих писателей своего времени, так сказать, «литературный» литератор.

Поиску интертекстов трех бабелевских рассказов — «Гюи де Мопассан», «Справка» и «Мой первый гонорар» (причем два последних представляют собой версии одного и того же текста) — посвятил свою книгу «Полтора рассказа Бабеля»[2] известный филолог А.К.Жолковский[3]. Бо́льшая часть книги — это пересмотренный и дополненный вариант написанного им раздела совместной с М.Б.Ямпольским монографии «Бабель/Babel»[4]. Кроме того, добавлена новая глава «Роман с гонораром (Бабель и Шолом-Алейхем)». Собственно говоря, она и будет нас интересовать.

Несколько слов о самой книге. Выбранные Жолковским рассказы — несомненно, вершинные в творчестве Бабеля, — посвящены встрече продажной женщины (любительницы или профессионалки) и сочинителя, а также натуральному обмену между ними — обмену любви на художественный текст, понимаемый, прежде всего, как искусный обман.

Жолковский, прослеживая те или иные пересечения рассказов Бабеля с различными произведениями русской и французской литератур (наиболее близких писателю), сам создает произведение необычайно увлекательное. Аллюзии, как змеи из нор, выползают из каждого бабелевского предложения и сплетаются друг с другом в пестрый узор. Жолковскому удается убедительно доказать, что там, где Бабель стремится выглядеть и выглядит наиболее «документальным», он как раз наиболее «литературен».

Несмотря на то, что в перечне близких Бабелю авторов имя Шолом-Алейхема смотрится более чем логично (Бабель любил этого писателя, создавал сценарии по его произведениям, переводил и редактировал переводы), включение прозы Шолом-Алейхема в число интертекстов Бабеля — поступок поистине новаторский. Слишком часто у нас забывают, что литература на идише (и вообще еврейская литература) — часть мирового и, тем более, российского литературного процесса.

В качестве одного из интертекстов рассказов «Справка» и «Мой первый гонорар» Жолковский рассматривает небольшую повесть Шолом-Алейхема «Мой первый роман». Сюжет ее вкратце таков. Герой, молодой человек, от чьего имени ведется повествование, поступает на службу учителем к отпрыску богатого арендатора, еврейскому «митрофанушке». У ученика, невежды и лодыря, есть невеста, с которой учитель вступает в переписку от имени жениха и в которую — по письмам — влюбляется. На свадьбе выясняется, что за невесту, такую же дуру, как и ее жених, письма в свою очередь тоже писал ее учитель.

Исаак Бабель

Шолом-Алейхем

И все-таки еврейская литература все еще остается terra incognita для российской филологии. В русских и французских произведениях, источниках Бабеля, Жолковский чувствует себя как дома, он легко раскрывает бабелевские «обманы», но, обращаясь к творчеству Шолом-Алейхема, сам оказывается обманут, потому что Шолом-Алейхем, в отличие от Бабеля… говорит правду.

Основной прием Бабеля — это псевдоавтобиография, предъявление фиктивного «я», которого неопытный читатель должен принять за автора. Шолом-Алейхем со своими читателями систематически играет в другую игру. Его фиктивный нарратор всегда «глупей» и читателя, и автора, то есть самого Шолом-Алейхема, который из-за плеча героя «подмигивает» другу-читателю, словно говоря: «Мы-то, в отличие от повествователя, все уже поняли и обмануть себя не дадим». Кроме фиктивного «я» в рассказах Шолом-Алейхема присутствует реальный автор, вступающий в заговор с читателем. На эксплуатации этого приема целиком построены, например, «Железнодорожные рассказы».

Итак, повествователь, «я», в «Моем первом романе» Шолом-Алейхема, также как и в «Моем первом гонораре» Бабеля, обменивает плоды фантазии на любовь. Однако Жолковский не замечает, как в кульминационной сцене повести, сцене свадьбы, вперед выходит сам реальный автор. Это — учитель невесты. Он-то не был обманут ни сочинительством, ни любовной приманкой, поскольку писал от имени девушки юноше, и ему было все равно, кто «на том конце провода» — жених или его пылкий учитель. Шолом-Алейхем в юности и сам был домашним учителем у девушки из богатой семьи — Ольги Лоевой, своей будущей жены. Но самое главное, для того чтобы окончательно развести в глазах читателя персону «обманутого обманщика», от лица которого ведется рассказ, и реального автора, который, как кукловод в конце представления, выходит из-за ширмы на поклоны, Шолом-Алейхем недвусмысленно придает учителю невесты собственные черты. Нарратор описывает своего реального корреспондента, учителя невесты, как «длинноволосого молодого человека в очках». Перед нами, несомненно, портрет молодого Шолома Рабиновича, будущего Шолом-Алейхема.

Вот этого-то «слова правды» и не заметил Жолковский, до того с блеском разоблачивший все литературные «обманы» Бабеля.