Заголовок, вынесенный на обложку № 31 журнала «Народ Книги в мире книг» («Эренбург как символ советского еврейства»), как и заголовок, под которым в том номере опубликовали интервью со мной («Илья Эренбург — свидетель и жертва эпохи»), принадлежат редакции. Возникли они после записи моего разговора с Л.Айзенштатом о 110-летии Ильи Эренбурга. Эти заголовки породили у М.Горелика ожидания, которым текст интервью не удовлетворил. Говоря с корреспондентом журнала, я имел свою задачу, не связанную с чьими бы то ни было ожиданиями (понятно, что тема беседы допускала многовариантность способов обсуждения). Опубликованная в № 32 полемическая статья М.Горелика «Голда Меир и Илья Эренбург: два символа еврейства» касается, по существу, трех строчек моего интервью (из его почти 400 строк) — речь идет о событиях 1948 года и о тогдашней советской политике в отношении Израиля. Напомню читателям эти строчки: «К лету политика Кремля изменилась. Голда Меир отрыто вела пропаганду за эмиграцию, среди советских евреев начало формироваться сионистское движение». Конечно, я имел в виду конец лета, а не его начало. Это оговорка; поправка Горелика правильна.

Замечу, что ограниченные размеры интервью и желание сказать о многом не позволяли мне входить в подробности и обстоятельно аргументировать свои соображения. Статья М.Горелика вынуждает меня сделать это применительно к событиям 1948 года.

Теперь по существу.

Уже 13 августа 1948 года из советской миссии в Израиле поступило агентурное донесение об англо-американской ориентации Израиля, о враждебном отношении его лидеров к СССР, о грубом, оскорбительном высказывании Бен-Гуриона относительно Сталина, о проамериканской позиции Голды Мейерсон (с 1956 года — Меир), назначенной посланником в СССР[1]. 14 августа советский посланник в Израиле доносил о своей беседе с Г.Мейерсон, посетившей его перед отъездом в Москву и заявившей, что «вопрос об иммиграции является важнейшим для государства Израиль». Тогда же от посла СССР в Великобритании поступило сообщение, что «прогрессивные круги лондонских евреев характеризуют Мейерсон как агента американской разведки». Таким образом, к приезду Г.Мейерсон в Москву представления об ориентации израильского правительства и его посланника у Сталина были вполне определенные. Эти представления оформлялись на фоне готовившихся в Москве акций по уничтожению ЕАК — Еврейского антифашистского комитета (Михоэлс был убит еще в январе; бумага, обвиняющая его и его товарищей по ЕАК, была представлена Абакумовым Сталину в марте), на фоне набиравшей обороты антисемитской кампании в СССР.

М.Горелик в описании событий 1948 года в Москве исходит лишь из воспоминаний Голды Меир (они написаны существенно позже описываемых событий и в России сегодня хорошо известны[2]). Негодуя в связи с употребленным мною словом «пропаганда» в отношении деятельности израильского посланника, он подчеркивает: было всего три случая встреч с советскими евреями, все три после вручения верительных грамот и все три в московской синагоге. Конечно, в сталинские времена и этого бы хватило для соответствующих выводов. Но мемуаристка Г.Меир не точна. В самом деле, Г.Мейерсон прибыла в Москву 2 сентября; верительные грамоты вручила 11 сентября, но еще 6 сентября она информировала израильское руководство: «Несколько (выделено мною. — Б.Ф.) встреч с евреями, высказывают чувства радости по поводу нашего прибытия». Это, как не трудно понять, еще до первого посещения московской синагоги, которое, как пишет М.Горелик, было в первую субботу после вручения верительных грамот. На самом деле, оно было в день вручения, потому что 11 сентября пришлось на субботу. Итак, в синагогу Г.Мейерсон отправилась из Кремля. Горелик описывает это так: «Поговорила несколько минут с раввином — вот и все. На обратном пути к ней подошел человек и произнес шепотом благословение...» (далее цитата из Г.Меир о том, что она не поняла «реальной была эта... встреча или она мне пригрезилась»). А вот как описывала это Г.Мейерсон в донесении своему правительству на следующий день, 12 сентября: «У меня состоялась беседа с главным раввином Москвы, мы посетили синагогу. Были трогательные сцены, даже на улице. Работники представительства приглашались к чтению Торы. Ратнер (военный атташе Израиля в Москве. — Б.Ф.) был в военной форме». И далее приписка явно со слов, услышанных в синагоге: «В свое время в московской синагоге 20 тыс. человек праздновали провозглашение нашего государства». (Понятно, версию о том, что своими сообщениями Г.Мейерсон вводила в заблуждение правительство Израиля, мы отбросим.) Добавим к этому, что израильская миссия сразу стала издавать информационный бюллетень, который рассылала в советские общественные организации, учреждения культуры, библиотеки, еврейские общины и т. д.

Резонанс визитов Г.Мейерсон в московскую синагогу и ликующих встреч, которые ей там устраивали, этот резонанс, как в еврейской среде, так и в соответствующих органах, был настолько острым, что обсуждался в московской еврейской газете «Эйникайт» (где реакция еврейской публики была названа «базаром») и на заседании президиума ЕАК 21 октября 1948 года (за месяц до решения Политбюро о закрытии ЕАК). Небезызвестный и хорошо информированный Л.Р.Шейнин, между прочим, рассказывал коллегам по ЕАК: «Сейчас на том базаре вокруг синагоги отражаются интересы только мелких лавочников (неповторимая лексика эпохи! — Б.Ф.), но у меня имеются факты тревожного порядка. Три дня тому назад я беседовал с педагогом-преподавательницей иностранного языка гражданкой Леви. Она мне восторженным тоном рассказывала, что она была в синагоге и видела Голду Мейерсон. Я ее спросил: а Вы когда-нибудь ходили в синагогу? Она ответила, что нет. Спрашивается, для чего же она пошла туда? Это просто стадное чувство»[3]. Упоминал имя Г.Мейерсон, выступая, и человек совсем другого склада — замечательный поэт Лев Квитко, заметивший, что на Г.Мейерсон «смотрят с благоговением самые отсталые элементы»[4]. Понятно, что деятели ЕАК были уже объяты страхом, для нас здесь важно другое — как воспринимались в Москве демонстративные шаги Г.Меир, послужившие катализатором сионистских устремлений части московского еврейства. Упомяну здесь и особо дружеские отношения, которые быстро установились у Г.Мейерсон с женой Молотова П.С.Жемчужиной (о чем Г.Мейерсон докладывала своему правительству 9 ноября); о реакции на это можно судить по одному лишь факту: Сталин приказал Молотову (официально — второму лицу в государстве) развестись с женой, что и было исполнено послушными супругами в конце 1948 года[5], после чего П.С.Жемчужину арестовали, а В.М.Молотова освободили от обязанностей министра иностранных дел.

Говоря о «пропаганде» израильского посланника, я имел в виду восприятие ее шагов во вполне определенных условиях Москвы 1948 года, а не широковещательную пропаганду в условиях нормального, т. е. свободного общества. Мои слова произвели на М.Горелика «сюрреалистическое впечатление». Увы, сюрреалистична была вся жизнь в сталинском государстве, где любые несанкционированные сверху жесты воспринимались населением как знаковые, а властью как диверсия. (Напомню характерный случай: когда во время выступления в 1946 году в Москве московских и ленинградских поэтов публика стоя приветствовала Ахматову и Пастернака, это невинное событие было воспринято властью как провокационное — о нем немедленно доложили Сталину и последовал гневный вопрос: «Кто организовал вставание?») Тут же речь идет о незапланированных государством встречах граждан с иностранным послом, более того, граждан-евреев с посланником еврейского государства, о встречах в синагоге, где, кроме стукачей, нет даже милиции. Не забудем, что Сталин всегда подозревал евреев в нелояльности (напомню его разговор 1935 года с советским послом в Германии Я.З.Сурицем о нелояльности немецких евреев к германскому государству как причине гитлеровского террора[6]). В данном случае эта информация корреспондировалась с потоком «сведений» из ведомства Абакумова.

Не знаю, что думала тогда о реакции на свои контакты с простыми и знатными евреями Москвы Г.Мейерсон, несомненно одно: она исходила отнюдь не из опасения за судьбу московских евреев, живших в условиях тоталитарного режима, но лишь из интересов своего государства. (7 февраля 1949 года ей было сделано первое официальное представление МИД СССР о «незаконной деятельности миссии государства Израиль, побуждающей советских граждан к выходу из советского гражданства» — имелась в виду не только переписка с гражданами, но и рассылка выпускавшегося миссией информационного бюллетеня; МИД СССР настаивал на прекращении этой деятельности. Характерно, что, отвечая на это представление, Г.Мейерсон признавала: «Возможно, со стороны миссии были ошибочные поступки, что можно объяснить лишь неопытностью миссии в дипломатической практике».)

Сталин отреагировал на сообщения о контактах израильского посланника с московскими евреями еще до поступления донесений о визитах Г.Мейерсон в московскую синагогу. Уезжая в начале сентября в отпуск, он распорядился подготовить статью о том, как надлежит советским евреям относиться к государству Израиль. Статья для внушительности должна была быть подписана несколькими именами — случай не частый в тогдашней практике. Одно из имен было Сталиным названо — Илья Эренбург. Дело, однако, затянулось: Эренбурга не было в Москве, потом, когда он вернулся, с ним беседовал сталинский ареопаг (Маленков, Каганович и пр.), потом он работал над статьей, потом ареопаг ее читал, потом статью послали Сталину и ждали ответа, потом Сталин статью одобрил и только тогда — 21 сентября — ее напечатали в «Правде». Подчеркну, что с самого начала Эренбург отказался участвовать в написании коллективной статьи («высказался против того, чтобы статья вышла за несколькими подписями», как доложили Сталину), отказался, зная, кто высказал это пожелание. Почему? Это очевидно. Он понимал: если статья будет коллективная, ему не позволят высказать то, что он хочет, и так, как он хочет. Эренбург брал на себя все бремя исторической ответственности за эту заказную политическую публикацию (он, конечно, понимал, что даст повод всевозможным, ну скажем, «критикам», тогдашним и будущим, обвинять его в соответствующих смертных грехах[7]), но так он решил, а решив, не хотел, чтобы ему помешали сказать то, что он собирался сказать.

Здесь я перехожу ко второму вопросу, который обсуждает М.Горелик, — к содержанию статьи И.Эренбурга «По поводу одного письма».

М.Горелик не цитирует Эренбурга, а приводит его статью в саркастическом переложении Г.Меир (оговорившись, что сарказм «вполне, впрочем, умеренный»). Судите сами. Вот пересказ Г.Меир: «Если бы не Сталин, набожно писал Эренбург, то никакого еврейского государства не было бы и в помине». А вот И.Эренбург: «Что спасло евреев Палестины? Сталинград, победа советских людей над фашистами, ибо вместо похода на Иерусалим Гитлеру пришлось заняться оборонительными сооружениями». Согласитесь, что Сталин и Сталинград — это не одно и то же; и миллионы жертв, принесенных на алтарь Победы гражданами СССР (их полегло в семь раз больше, чем немцев), победы, плодами которой воспользовались, увы, отнюдь не граждане СССР, эти миллионы жертв достойны другого тона. (Кстати, имя Сталина упоминается в большой статье Эренбурга два раза — в выражении «советский народ во главе со Сталиным» и когда он его цитирует: «Антисемитизм, как крайняя форма расового шовинизма, является наиболее опасным пережитком каннибализма».) Статья Эренбурга, обращаясь к советским евреям, содержала многозначную оценку Израиля и однозначную информацию о том, что репатриация советских евреев допущена не будет. Но эта же статья, обращенная к Сталину, содержала исторически подтвержденную мысль о позорности антисемитизма.

Четверть века спустя Эренбург рассказывал об этой статье в мемуарах; он не признался, что статья написана в ответ на указание Сталина, но сообщил, что статью Сталину посылали и тот ее одобрил. Очевидно, это одобрение поддержало тогда в писателе надежду, что откровенно антисемитских акций Сталин не допустит. Но Сталин Эренбурга перехитрил — одобренная им статья его не остановила. Надежда оказалась иллюзией. Эренбург чувствовал себя обманутым и этого не забыл (так, когда в мае 1949 года он получил задание написать для американской коммунистической газеты статью, опровергающую антисемитский характер кампании против «антипатриотической группы» театральных критиков, то наотрез отказался; точно так же он решительно отказался, когда в январе 1953 года ему предложили в кремлевской речи одобрить осуждение «врачей-убийц» — тогда он сделал даже нечто большее: об этом интересующиеся могут прочесть в его книге «Люди, годы, жизнь»[8]; в феврале 1953 года он не подписал подготовленное по указанию Сталина письмо евреев в газету «Правда», о котором я говорил в интервью; наконец, в ноябре 1956-го и в июне 1967 года он отказался подписать подготовленные ЦК КПСС письма советских евреев с осуждением действий Израиля). Из статьи «По поводу одного письма» Эренбург в мемуарах процитировал почти все самые важные места, кроме одного: что только социализм разрешит еврейский вопрос. Либо он сам расстался с этой иллюзией, либо она в 1948 году была ему навязана.

Голда Меир написала в мемуарах о статье Эренбурга саркастически, но Голда Мейерсон 24 сентября 1948 года сообщала о ней своему правительству иначе: «Статья Эренбурга в “Правде” от 21 сентября по сути за Израиль и против сионизма…» (Любопытно, что это же подчеркивал и советник миссии СССР в Тель-Авиве Мухин во время беседы в МИДе 29 сентября. Вот израильский отчет об этом: «По его словам, в статье нет ничего, что могло бы вызвать наше негативное отношение. Наоборот, о нас автор пишет много хорошего. Моему собеседнику непонятно, почему телеграфное агентство должно было подчеркивать именно негативные моменты, наверняка это сделано для того, чтобы ухудшить отношения между нашими странами. Мухин сосредоточился на одном тезисе из статьи Эренбурга и повторил его несколько раз: государство Израиль не сможет решить еврейскую проблему, даже когда в нем будет проживать три миллиона евреев. “Ведь все 10 миллионов вы сюда не привезете”. Это будет слабое государство, и “темные силы” смогут его уничтожить».)

Теперь о резких столкновениях с Эренбургом, описанных в широко известных у нас и подробно цитируемых М.Гореликом мемуарах Г.Меир (разумеется, не обсуждая такие подробности, как вздорные замечания о пьянстве Эренбурга). Сошлюсь на два факта. Вот единственное краткое упоминание об этих «столкновениях» в телеграмме Г.Мейерсон израильскому правительству 9 ноября 1948 года: «Встречалась с Эренбургом дважды, но он избегал разговора». И второе. Дело здесь не столько в Эренбурге, сколько в самой Г.Меир, во всяком случае, в их несовместимости. Когда Г.Мейерсон отбыла в Израиль для доклада и временным поверенным был назначен Мордехай Намир, Эренбург, встретившись с ним в такой же атмосфере дипломатического приема, обсуждал все проблемы долго и спокойно. 2 декабря 1948 года Намир докладывал своему правительству: «На приеме у албанцев я больше часа беседовал с Эренбургом. Он знает обо всех публикациях против него в наших газетах, утверждает, что в них содержатся нападки личного характера. В общем, он продолжает придерживаться позиции, что Израиль должен принимать только жертв преследований. В России нет еврейского вопроса, и он дружески советует оставить любые попытки втянуть их в сионизм и репатриацию — иначе на нас разозлятся и власти, и представители местной еврейской общины. Одновременно он косвенно намекнул на то, что пересмотрел в позитивном духе свои взгляды на репатриацию из стран народной демократии. По его мнению, наше геополитическое положение таит в себе объективную опасность порабощения Америкой — в случае третьей мировой войны израильские и русские евреи окажутся в двух враждебных лагерях. Об этой возможности он говорил прямо-таки с ужасом. Эренбург согласен посетить Израиль, но не сейчас, потому что сейчас это будет расценено как политический акт. <…> Беседа, проходившая в сдержанном тоне, показала его укоренившийся антисионизм и беспомощные колебания между чувством, что его долг поддержать Израиль, и страхом, что сионистские идеи проникнут в круги российской еврейской общины. Возможно, его позиция отражает какие-то настроения, существующие во властных структурах».

Тонкий и наблюдательный человек, Намир точно подметил «беспомощные колебания» и страх Эренбурга перед возможным развитием событий (страх не за себя). Да, Илье Григорьевичу в той ситуации не позавидуешь. Понятно, что отношение советских евреев к статье Эренбурга было неоднозначным, поскольку сами они не были однородным социокультурным слоем. Были среди них и писавшие в ответ: «Эренбург имеет наглость говорить от имени всего еврейского народа СССР. Он не имеет на это право». Или: «Еврейский народ не желает слушать советы Эренбурга». Любопытно, что, отказывая Эренбургу в праве говорить от имени «всего еврейского народа», авторы этих инвектив себе в таком праве не отказывали. Большинство же, думаю, понимало ситуацию реалистично.

Эренбург говорил от имени не всех советских евреев, но он говорил от лица многих. В годы войны и после нее он получал без преувеличения тысячи писем от незнакомых ему евреев (фронтовиков и тыловиков, ветеранов и молодых), писем очень откровенных и пристрастных (как ни странно, война была временем относительной духовной свободы, не меньше, чем оттепель), отвечал каждому и чем мог — помогал, используя свой беспрецедентный авторитет тех лет (говорю об этом не с чужих слов — я прочел эти письма: и ту их массу, что семья Эренбурга сдала в архив, и те, что не сдала, опасаясь за судьбу их авторов; сейчас часть этих писем опубликована в Израиле[9]). Конечно, именно в годы войны Эренбург ощутил резкое нарастание местного (государственного и частного) антисемитизма и, как мог, этому противостоял. Он понимал насколько это позорно и вредно для страны и надеялся, что Сталин крайностей не допустит. С высоты нашего времени мы знаем, как был решен «еврейский вопрос» в послевоенном СССР. Но тогда, зная больше других, Эренбург старался предостеречь евреев-радикалов от действий, чреватых большими опасностями для всех.

Ничего этого не хочет брать в расчет М.Горелик, вторящий вслед за Г.Меир об Эренбурге: «Его страстная борьба против антисемитизма была борьбой за свободу ассимиляции. С точки зрения функциональной он представлял собой всего лишь искусное орудие враждебной евреям... сталинской пропагандистской машины (что имеется в виду, ведь речь идет о писателе, проработавшем в литературе почти шесть десятилетий: статья “По поводу одного письма” или, скажем, роман “Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца”, книга стихов “Верность”, полторы тысячи антифашистских статей в годы войны или мемуары “Люди, годы, жизнь”? — Б.Ф.). Именно так смотрела на него Голда Меир. Именно это формировало отношение к нему в Израиле».

В связи с этим последнее замечание.

До переселения почти миллиона советских евреев в Израиль многим жителям этой страны (миллион марокканских евреев, сотня тысяч эфиопских и т. д.) мало было дела до Эренбурга, и они вполне могли доверять мемуарным суждениям своего премьера. Сейчас положение изменилось. Понятно, что для русских евреев фигура Ильи Эренбурга не чужая и информацию о нем им нет нужды выискивать в записках Голды Меир. В многочисленных сегодня русскоязычных изданиях Израиля опубликовано немало интересных материалов, воспоминаний, суждений об Эренбурге. Оценка его сложной личности общественным мнением страны уже не является столь плоской, как это предлагала Г.Меир, да и к отцам-основателям Израиля сегодняшние его граждане достаточно критичны. Я это почувствовал прошлой осенью в Израиле; сужу и по многочисленным разговорам, и по откликам на мои выступления по тамошнему русскому радио и в аудиториях.

Все, о чем здесь шла речь, ушло в историю. Русские евреи по собственному выбору заполняют теперь широкий диапазон — от тех, кто делит свою судьбу с героическими защитниками еврейских поселений в секторе Газа, до тех, кто предпочитает спокойно жить в Москве, как М.Горелик, считающий Голду Меир воплощением чаяний еврейского народа, а Илью Эренбурга — орудием сталинской пропаганды.