Лев Айзенштат
Илья Эренбург — свидетель и жертва эпохи
Февраль 2001
Интервью
Версия для печати

В январе исполнилось 110 лет со дня рождения Ильи Григорьевича Эренбурга (1891–1967), прозаика и поэта, публициста и журналиста, автора знаменитых мемуаров. «Люди, годы, жизнь» стали для шестидесятников настольной книгой, культурной энциклопедией тех лет. Для нескольких поколений советских евреев Эренбург являлся символом нации. Можно сказать с уверенностью, что и в Кремле писателя воспринимали как полномочного представителя еврейского народа. Крах советской системы повсеместно сопровождался тотальной переоценкой культурных и социальных ценностей. Во многом изменилось и отношение к Эренбургу. Прежде всего, поменялись акценты критического взгляда на его творчество. Эренбурга, автора «Хулио Хуренито», пламенного антифашиста, человека, влюбленного в мировую культуру, буквально культуртрегера, заслонил Эренбург — политически ангажированный журналист, советский публицист, автор «Бури». Споры о нем продолжаются до сих пор. Мы попросили петербургского литературоведа Бориса Яковлевича Фрезинского, исследователя творчества писателя, составителя и комментатора многих его книг, поделиться с читателями журнала «Народ Книги в мире книг» своим ви́дением феномена Эренбурга.


Борис Фрезинский
Фото Давида Френкеля 


— В 1912 году в стихотворении «Евреи, с вами жить не в силах…» Эренбург пишет:


   И где-то в сумрачной глуши

   Моей блуждающей души

   Я к вам таю любовь сыновью,

   И в час уныний, в час скорбей

   Я чувствую, что я еврей!


Поэту шел тогда 21 год. Как вы считаете, это состояние этнической разорванности, маятниковое состояние «притяжения-отталкивания» было присуще Эренбургу всегда или его отношение к еврейству менялось с годами?


— Отношение Эренбурга к еврейству весьма сложное: оно складывается из нескольких компонентов. Когда он его формулировал, в беседах или переписке, это еще зависело от того, с кем он говорит. Есть такое письмо 1923 года к Елизавете Полонской, где он заявляет: «Не отдавай еретичества. Без него людям нашей породы (а порода у нас одна) и дня нельзя прожить… Мы — евреи, мы глотнули парижского неба. Мы — поэты…» С другой стороны, когда Эренбургу показалось, что в ее стихах слишком много еврейской тематики, он ответил ей: «К халдеям прошу относиться критически и любить их, предпочтительно, в теории». Это слово «халдеи» несколько раз встречается в переписке писателя. Такой вот эвфемизм. Фраза Эренбурга, сказанная им значительно позднее, «Я еврей до тех пор, пока существует антисемитизм» — эта его знаменитая формула наиболее точно передает его отношение к еврейству. Странно, но в молодости, в Париже, где он вообще-то не сталкивался с антисемитизмом (после дела Дрейфуса прошло достаточно времени), еврейская тема волновала его. Вы цитируете стихотворение 1912 года, а в 1911 году в сборник «Я живу» вошло стихотворение «Еврейскому народу». А затем был огромный провал: до 1939 года в стихах он к этой теме вообще не возвращался. Холокост заставил его вернуться к ней. О своей национальности он вспоминал всякий раз, когда сталкивался с проявлениями юдофобства. И хотя Эренбург и написал «Бурную жизнь Лазика Ройтшванеца», он не писатель еврейской темы, он — борец против антисемитизма.


— В постперестроечное время некоторые критики начали обвинять писателя в сервилизме, трусости, цинизме. Кем же был Эренбург — искренним идеалистом или послушным пропагандистом сталинской политики? Можно ли сказать, словами критика Аркадия Белинкова об Олеше, что произошла «сдача и гибель советского интеллигента»?


— Нет, конечно. Я считаю, что и применительно к Олеше эта фраза не вполне справедлива, а уж тем более к Эренбургу. Все, разумеется, гораздо сложнее. В каком-то смысле Эренбург был циником, я подчеркиваю, в каком-то смысле. Но для него были, несомненно, святые вещи, от которых он никогда не отступался, даже в самые тяжелые периоды жизни. Например, его отношение к антисемитизму. Эренбург был гибкий человек. Когда к нему постоянно обращались за помощью в еврейских делах, не все просьбы он мог выполнить, не за все брался. У него была такая присказка: «Я — не мученик». Но всегда существовала нравственная черта, которую он не переступал. И, конечно, февраль 1953 года, когда он не подписал письмо-обращение в поддержку казни еврейских врачей, — один из самых великих поступков Эренбурга.


Расскажите, пожалуйста, подробнее о роли Эренбурга в финале «дела врачей».


— Письмо, инициированное самим Сталиным, подписал даже Гроссман. Все практически подписали, кроме трех-четырех человек. Но Эренбург не только не подписал, но, пытаясь предотвратить кровавую расправу над еврейским народом, сам написал встречное письмо Сталину. Он понимал, что можно просто сказать: «Я — против», и тебя арестуют и уничтожат. Но это не остановило бы расправу. Надо было сказать что-то такое, чтобы власти одумались. Это письмо — очень сложная вещь. Оно написано искусным дипломатом. Илья Григорьевич был человеком огромного политического ума, это признавали даже его враги. Он понимает, что никакие протесты на Сталина подействовать не могут, что письмо должно убедить вождя, и приводит именно те самые аргументы, которые важны для тирана. Эренбург пишет, что открыт перед Сталиным, что он не противник, что он не сопротивляется. Он говорит: «Я считаю моим долгом изложить Вам мои сомнения и попросить Вашего совета». Современные критики начеку: ага, ну какой же это протест, Эренбург тоже был готов подписать вместе со всеми — если Сталин «посоветует». Они не понимают, что это был единственный способ разговора с кремлевским владыкой. И в итоге Сталин не стал форсировать события. Один месяц был выигран, а там вмешался Рок и в марте все распутала смерть Сталина. Александр Николаевич Яковлев, человек, не любящий Эренбурга, тоже признает, что это письмо повлияло на решение престарелого вождя. Аргументы Эренбурга были просты: антиеврейская акция развалит мировое коммунистическое движение, прежде всего на Западе. Эренбург приводит те доводы, которые и сам Сталин учитывал в своей международной политике. Эренбург «просчитал» психологию Сталина. Так что это: смелость или не смелость? Ведь кроме Эренбурга никто не решился на подобный шаг. Я знаю весь архив писателя, читал его письма разным международным лидерам и поражался тому, как он всегда психологически точен в своих аргументах, как учитывает личность адресата, его характер. Я повторяю, это письмо — великий поступок писателя. Как мне кажется, Эренбург Сталина никогда не любил, но был убежден, и для писателя была масса подтверждений тому, что Сталин — олицетворение мощного государственного ума и политической интуиции. Разумеется, он понимал, что Сталин жесток. Но жить при Сталине, работать при Сталине, выполнять поручения вождя и при этом считать Сталина мерзавцем и чудовищем — на такое раздвоение творческой личности Эренбург был просто не способен. Я не знаю, кто вообще на это способен. Последние 13 лет жизни писателя — это годы мучительных раздумий о природе сталинского обаяния и сталинского вероломства. Поэт Борис Слуцкий, человек очень близкий Эренбургу, вспоминал, что каждый раз, когда они встречались, разговор неизменно сводился к проблеме Сталина. Эренбурга не устраивали элементарные схемы и модели: Сталин — ничтожество, Сталин — параноик. Он возражал: «Как же, ведь этот человек переиграл умнейших политиков мира!» Кроме того, были и чисто биографические мотивы их отношений: Эренбург знал, что если он и выжил в страшные годы репрессий (он и тогда понимал, кто их организовал), то благодаря Сталину. Сейчас появились потрясающе интересные документы — они опубликованы в примечаниях к тому «Интеллигенция и власть», который издан под редакцией А.Н.Яковлева. Поэтому, может быть, не все обратили на них внимание. Абакумов принес Сталину список тех деятелей еврейской культуры, которые подлежали аресту. Это было перед разгоном Еврейского антифашистского комитета в 1948 году. И в этом списке, в самом начале, значился Эренбург. Сталин должен был утвердить этот список. Утверждал он таким способом: перед фамилией ставил пометку «Ар», то есть арестовать. И он сделал такую пометку против всех, кроме Эренбурга. Против фамилии писателя вождь поставил некую закорючку, вроде вопросительного знака. Рядом стоит запись Поскребышева, секретаря Сталина: «Тов. Абакумову доложено». Значит, устно Сталиным было что-то сказано, а затем Абакумову передали распоряжение вождя. В этом эпизоде наличествует документ, исторически — это самый чистый случай. Но таких случаев несколько. Есть случай 1939 года. Он отражен в воспоминаниях Судоплатова, который якобы слышал, как Берия убедил Сталина не арестовывать Эренбурга. Сталин приказал Берии арестовать писателя, как только тот вернется из Парижа, или даже, не дожидаясь возвращения, вызвать его в Москву. Начиналась другая, прогерманская, внешняя политика, и Эренбург-антифашист был больше не нужен. Но в этот день Берия получил из Парижа донесение Льва Василевского, резидента советской разведки во Франции, где тот высоко отзывался об Эренбурге. Лев Василевский восхищался творчеством Эренбурга. И Сталин переменил свое решение. Кстати, и сам вождь любил прозу писателя. Ему нравился роман «Буря», он присудил этой книге Сталинскую премию по литературе первой степени. Более того, в своей работе «Основы ленинизма» (1924) Сталин упоминает книгу писателя «Неправдоподобные истории» (Берлин, 1922), в частности — рассказ «УСКОМЧЕЛ». Рассказ этот об одном деятеле, который придумал Усовершенствованного Коммунистического Человека (УСКОМЧЕЛа) и впоследствии свихнулся на этой идее. Этот рассказ Сталин хвалит и пишет, что есть передержки, но в целом очень точно изображена опасность бюрократической стихии. Но в этой же книге есть и другой замечательный рассказ, который Сталин, внимательный читатель, не мог не заметить, рассказ «Любопытное происшествие». Там повествуется о председателе горисполкома, который ревизует городские учреждения и, в частности, тюрьму. В тюрьме герой обнаруживает, что многие заключенные — его бывшие друзья, меньшевики, эсеры, те, с кем он мыкал горе по царским тюрьмам. Председатель начинает с ними беседовать, происходит смена караула, его не узнают и он проводит в тюрьме несколько дней. Когда выясняется, что вышла ошибка, наш герой отказывается выйти на свободу. Рассказ с ясным политическим подтекстом. Сталин и Эренбург — это большая, отдельная тема.


— У них были личные встречи?


— Только один личный телефонный разговор весной 1941 года. Тогда запретили вторую часть романа «Падение Парижа». Первая часть была изуродована цензурой, но все-таки напечатана. Эренбург остановился в работе над третьей частью. И вдруг позвонил Сталин. Поинтересовался, как идет работа над романом. Писатель, естественно, пожаловался, что вторую часть запретили. На что Сталин ответил: «Вы пишите. Мы попробуем протолкнуть». И наутро телефон Эренбурга раскалился от звонков: все издательства просили главы второй части. Но при этом Эренбург никогда не забывал судьбу Николая Ивановича Бухарина, своего гимназического друга, в виновность которого он, разумеется, никогда не верил. Писателя заставили целый день провести на процессе, где кликушествовал Вышинский. Это Михаил Кольцов направил его на процесс, заявив в присутствии множества людей: «Вот вам билет, сходите посмотрите на своего дружка». Селих, редактор «Известий», предложил Эренбургу написать статью о процессе. Писатель закричал: «Нет!», причем закричал так ужасно, что Селих больше к нему с этим никогда не обращался.


— Каково было отношение Эренбурга к возникновению Государства Израиль?


— По словам Эренбурга, сионистские идеи его никогда не увлекали. Он искренне считал, что евреи должны работать в культуре тех стран, где они проживают, — как Юлиан Тувим в Польше, Йозеф Рот в Австрии, Макс Жакоб во Франции. Его высказывания по поводу Израиля не расходились с официальной точкой зрения Советского правительства. В январе 1948 года на панихиде по Михоэлсу он говорил: «Евреи молодого государства защищают свои города и села от английских наемников». Но к лету политика Кремля изменилась. Голда Меир открыто вела пропаганду за эмиграцию, среди советских евреев начало формироваться сионистское движение. Эренбурга вызвали в ЦК. Там ему намекнули, что если так будет продолжаться и дальше, то евреям будет плохо. Писатель в очередной раз оказался в роли посредника между Кремлем и еврейским народом. Эренбург пишет в «Правду» статью «По поводу одного письма». Она написана в форме ответа на письмо немецкого еврея, спрашивавшего об отношении СССР к Государству Израиль. Это письмо — тоже пример дипломатического лавирования Эренбурга. С одной стороны, он заявляет, что Государство Израиль — это не государство рабочих и крестьян, с другой — остро поднимает вопрос об антисемитизме, цитирует Сталина, его фразу о том, что «антисемитизм, как крайняя форма расового шовинизма, является наиболее опасным пережитком каннибализма». По сути, эта статья была посланием к еврейскому народу, она предупреждала евреев, что никакой эмиграции в Израиль власть не допустит. В 1956 году, во время арабо-израильского конфликта, секретарь ЦК КПСС П.Н.Поспелов предложил Эренбургу, как советскому гражданину еврейского происхождения, подписать обращение против нападения израильских войск на Египет. Эренбург ответил Поспелову, что он охотно подпишет этот текст, если Поспелов, советский гражданин русского происхождения, сам его подпишет. И его оставили в покое. Разве это — не смелость?.. Голда Меир зло написала об Эренбурге в своих воспоминаниях. И это повлияло на отношение израильтян к писателю. Мне кажется, что сейчас, после массовой «русской» алии 90-х годов, после приезда в Израиль сотен тысяч бывших фронтовиков, сохранивших любовь к писателю-антифашисту, восприятие израильским обществом личности Эренбурга уже меняется.


— Сегодня, спустя 110 лет со дня рождения писателя, остаются ли его произведения актуальными?


— Ну, «Хулио Хуренито» — блистательная книга, она выдержала испытание временем. То же можно сказать и о «Бурной жизни Лазика Ройтшванеца». Что касается мемуаров, то эта панорама культурной и политической жизни эпохи читается сегодня по-новому. В «Люди, годы, жизнь» — масса намеков, свою позицию автор часто зашифровывает. Для интеллигенции шестидесятых годов Эренбург был образцом либерализма, для сегодняшнего читателя его мемуары — пример политического центра. В книге много противоречий, но она — объективна, поскольку отражает противоречия сознания человека, жившего в страшные и кровавые годы ХХ века. Сам Эренбург до конца не преодолел эти противоречия. Его попытка создать портрет Сталина оказалась неудачной. Первым читателем этой главы был близкий друг Эренбурга поэт и переводчик Овадий Савич. Рукопись испещрена замечаниями Савича в тех местах, где Эренбург пытается как-то объяснить методы вождя соображениями государственной целесообразности. В итоге писатель отказался от публикации «окончательного» варианта этой главы… Сейчас, когда запрет с еврейской темы снят, призыв Эренбурга «Не загоняйте себя в гетто» выглядит несколько архаично. Но, в конце концов, тем и замечательно демократическое государство, что каждому дана свобода выбора в решении проблем культурной и национальной самоидентификации.


— И последний вопрос. Расскажите немного о себе, о том, как возник у вас интерес к личности Эренбурга.


— Интересоваться Эренбургом я начал с 1952 года. Мы с мамой жили в ленинградской коммунальной квартире; отец, инженер-химик, погиб на фронте. Рядом жила культурная русско-еврейская семья; у них была большая домашняя библиотека. Мне подарили «Бурю» — я зачитался. Вообще, я рос странным ребенком: в 10 лет заинтересовался Троцким, расспрашивал у сослуживцев мамы о злейшем враге Сталина. После «Бури» я переписывал статьи Эренбурга из газет в школьную тетрадку. И уже потом начал собирать его книги, включая редкие издания. Прочтя «Люди, годы, жизнь», в 1966 году написал Эренбургу письмо, где с задором молодости упрекал писателя, почему он не сказал всей правды о Бухарине, и был поражен, получив внимательный, заинтересованный ответ... В 1967 году я поехал в Москву на похороны. Они проходили в скандальной обстановке: сначала короткое прощание в ЦДЛ, затем на кладбище был объявлен санитарный день (советский сюрреализм); ворота открылись только после траурного митинга, на котором присутствовали представители Кремля Георгадзе и Палецкис. После смерти писателя я задумал сделать летопись жизни Эренбурга, день за днем, год за годом. Еще были живы многие, кто знал писателя. Я встречался с этими людьми, записывал их воспоминания. К настоящему времени вышло два тома летописи жизни и творчества Эренбурга. Эта работа осуществлена совместно с В.Поповым, который собрал большой библиографический материал — его интересовало, что писали об Эренбурге советские газеты, как публиковались его произведения. В феврале-марте нынешнего года должна выйти «Избранная сатирическая проза 20-х годов». В моих планах подготовить к печати новые издания книг Эренбурга, включая и книгу мемуаров писателя с более подробными комментариями.

Беседовал Лев Айзенштат