Валерий Шубинский
Листая толстые журналы за июль–сентябрь 2017 года
Декабрь 2017
Листая толстые журналы
Версия для печати

Давид Маркиш. Рассказы из сборника «Гранатовый лог». Дружба народов, 2017, № 7


Довольно непритязательные, но милые воспоминания о том о сем. Бывший басмач — знаток полудрагоценных камней. Собака Шайтан Давыдыч. Оборотистый поэт-песенник по имени Онегин Юсифович Гаджикасимов, закончивший свои дни монахом Оптиной пустыни (между прочим Маркиш сообщает, что «и сам написал „под рыбу“ полдюжины песен для Жака Дуваляна, и молодой Высоцкий пел две песни на мои слова»). Коридоры Литинститута, где «безмятежно и отдаленно соседствовали, как Канада с Антарктидой, как московская литературная школа с кишиневской: Гена Айги, тогда еще Лисин, сотрясаемый порывами Рильке, — с пустоклокочущим Рождественским, Ахмадулина — с Онегиным, Евтушенко — с Шафераном». Домохозяйка, чьим биологическим отцом был любвеобильный немецкий драматург-антифашист Фридрих Вольф, при нацизме эмигрировавший в СССР, а единокровным братом, само собой, — Маркус Вольф, шеф Штази…


Что ж, человек прожил долгую жизнь, видел много в меру интересного и забавного, отчего бы не послушать его рассказы? На сей раз Маркиш обходится без художественного вымысла, и хорошо — поскольку выдумывает он, как правило, неудачно.


Ника Батхен. Время — престо. Стихи. Дружба народов, 2017, № 7


Поэтесса из Феодосии, родившаяся в Ленинграде и некоторое время прожившая в Израиле. Стихи талантливые, хотя, к сожалению, эклектический дух московского Литературного института, где она училась, чувствуется в них сильнее, чем ленинградская поэтическая школа. Одно стихотворение — про рабби Нахмана:


   У Царя была Царица.

   У пчелы был мед.

   Если долго не молиться —

   Боженька поймет.

   Если долго не смеяться,

   То испустишь дух.

   Глянь — дибуки носят яйца,

   Сыплет белый пух.


Лев Симкин. Времена меняются. Знамя, 2017, № 9


Разрозненные записи обо всем на свете: Бабель, Евтушенко, Сталин, Бродский, бюрократия, реклама. По каждому поводу автор говорит вещи, с которыми трудно не согласиться, но которые так же трудно признать особенно оригинальными. Но вот суждение под заглавием «Ревнители Фейсбука — 3» — немного более острое, чем прочие:


«Но нельзя же иметь во френдах антисемита!» Этот коммент поначалу поставил меня в тупик. А потом я подумал: если у каждого антисемита есть свой любимый еврей, то, может, не стоит и у евреев отнимать право на любимого антисемита?


Марк Зайчик. Незабвенная Лида. Рассказ. Звезда, 2017, № 7


Действие происходит в начале 1970-х. Множество начинающихся, прерывающихся, слабо связанных друг с другом историй. Тут тебе и Голда Меир, и Аркадий Белинков, и эмигрантская пресса. Все это могло бы дать интересную панораму эпохи, но для этого нужен больший объем текста, а главное — больший талант.


Центральный сюжет, до которого дело доходит лишь под конец, — вывоз в Израиль рукописи «Москва — Петушки». Великая поэма в прозе действительно впервые появилась в израильском русскоязычном альманахе «Ами» в 1973 году, но кто ее туда передал — неизвестно. Согласно Зайчику, некий математик по имени Исаак Аронович. Почему бы и нет? Правда, не совсем ясно, как рукопись попала к математику. Через жену, эту самую «незабвенную Лиду»? Приходится додумывать, но писатель не сделал ничего, чтобы додумывать стало интересно.


Разумеется, Зайчик не был бы Зайчиком, если бы его герои не цитировали классические стихи — как и обычно, некстати.


Дарья Облинова. Рецензия на книгу Маргариты Хемлин «Искальщик». Звезда, 2017, № 7


Посмертно опубликованный роман Маргариты Хемлин написан, так же как «Дознаватель» и «Клоцвог», от лица «ненадежного нарратора», чья «оценка действительности противоречит привычным моральным устоям». Попросту говоря — от лица «плохого человека», прощелыги и убийцы Лазаря Гойхмана (кажется, рецензент даже беспокоится — не слишком ли попадает герой в негативные этнические стереотипы). Но, как всегда, главное у Хемлин — языковая работа, и тут критик, что называется, «выдает»:


Хемлин — прекрасный стилист, хотя знатоки ее биографии скажут, что никакой работы с языком тут нет: она с самого своего остёрского детства говорила на русском и украинском. Пусть так. Но именно эта ненадуманность приносит в роман жизнь: кто станет жаловаться, что обед состряпан из овощей со своего огорода?


Можно подумать, что Хемлин — первый прозаик, пользовавшийся суржиком, и что именно в этом (а не в раскрытии через разговорную и письменную речь пружинок сознания полуобразованного советского горожанина) ее «работа с языком» и писательская заслуга.


Борис Фрезинский. Илья Эренбург и спецслужбы (Россия, Франция, СССР. 1907–1953). Звезда, 2017, № 8


Содержательная, насыщенная уникальной информацией статья основана, прежде всего, на материалах из архива ФСБ. Много интересного: подробности возвращения в 1920 году недавнего антибольшевистского публициста из Киева через Крым и Грузию — в Москву, трагические интриги, в которые оказался запутан Эренбург во время пребывания на гражданской войне в Испании. А есть сюжеты фантастические в своей многослойности. Например, повествование о Н.Н.Иванове, временном поверенном в делах СССР во Франции 1930-х:


«Когда в 1954 году Н.Н.Иванова реабилитировали, — читаем в мемуарах Эренбурга, — ему показали приговор Особого совещания: в сентябре 1941 года Н.Н.Иванов был приговорен к пяти годам „за антигерманские настроения“. Трудно себе это представить: гитлеровцы рвались к Москве, газеты писали о „псах-рыцарях“, а какой-то чиновник ГБ спокойно оформлял дело, затеянное еще во времена германо-советского пакта; поставил номер и положил в папку, чтобы все сохранилось для потомства…» Так Иванов понял, что был осужден по доносу генконсула Тарасова. Узнав об этом, Эренбург вычеркнул Тарасова (Львова) из числа своих добрых друзей».


В 1948 году, в самом начале антисемитской кампании, этого самого Тарасова (Львовым его называет в воспоминаниях «Люди. Годы. Жизнь» Эренбург) уволили из МГБ (главное место его службы) за «сокрытие специфически еврейской фамилии» — а фамилия-то всего-навсего Василевский. Затем он служил замначальника Союзкинопроката, в 1953-м был восстановлен на службе Берией, по этому поводу в том же году снова уволен и чуть не посажен уже как бериевец. А вскоре, по протекции В.Н.Ильина, курировавшего от органов Союз писателей, Тарасов занялся литературным трудом, сделался мемуаристом-беллетристом и переводчиком… И постоянно писал Эренбургу, пытаясь «реабилитироваться» в его глазах.


Александр Мелихов. «Вокруг идиша». Звезда, 2017, № 8


Петербургский писатель съездил в Киев на конференцию, посвященную столетию со дня смерти (а не рождения, как ему почему-то кажется) Шолом-Алейхема. По этому поводу он в очередной раз делится своими неизменными идеями («Евреи — наиболее впечатляющий пример народа, утратившего и территорию, и язык, но сохранившего общую грезу, которая в свою очередь не только сохранила народ, но даже через две тысячи лет восстановила его государство практически на прежнем месте»), констатирует, что обстановка в столице Украины более дружелюбна, чем он ожидал, знакомится с книгой американского историка Давида Фишмана «Вокруг идиша», которая издана в Киеве, но переведена его земляками-петербуржцами, и рекламирует ее читателям.


Александр Мелихов. Век мира. Звезда, 2017, № 9


В «веселом» 1937 году в Москве вышел том — «День мира», собрание сообщений из иностранных газет за один день — 27 сентября 1935 года. Цель проекта состояла, видимо, в том, чтобы продемонстрировать: в буржуазном мире все беспокойно и неблагополучно. Утешало ли это людей в ночных ожиданиях «черных марусь»? Вряд ли. Но неспокойно в мире действительно было. Многое назревало. Вот, скажем, поток новостей из Германии:


Уволены ректор Боннского университета и профессор юридического факультета, после того как «Вестдойчер беобахтер» поместил их имена в списке покупателей мясника-еврея. «Большое значение с точки зрения нового закона о стерилизации имеют лекции д-ра Генриха Шульте о подпадающих под действие закона о стерилизации нервных и психических заболеваниях».


Вторая половина статьи посвящена другой книге — «Мое столетие» Гюнтера Грасса, в 2009 году вышедшей в русском переводе. Тоже много выразительных цитат, имеющих отношение отнюдь не только к германской истории. Вот, например, рассуждения некоего журналюги про знаменитое коленопреклонение Вилли Брандта перед памятником жертвам восстания в Варшавском гетто:


«Все было продумано до мельчайшей детали. Без сомнения, этот пройдоха, ну, этот его посредник и доверенное лицо, который исхитряется здесь, дома, представить позорный отказ от исконных немецких земель как великое достижение, нашептал ему эту эксклюзивную идею. И тут его шеф, этот пьяница, повел себя как правоверный католик: он упал на колени. Сам-то он, между прочим, вообще неверующий. Устроил шоу. Хотя для обложки — если судить с журналистской точки зрения — получился хит. Как удар бомбы».


Но что хочет сказать автор статьи? Привлечь внимание к двум очень разным книгам — давно забытой и сравнительно свежей, недавно переведенной? Подчеркнуть, что век был жестокий, что мир сложен, интересен, противоречив? Что ж, со всем этим трудно поспорить.


Владислав Толстов. Что-нибудь о загубленной жизни. Урал, 2017, № 9


Рецензия на повесть Виктора Шендеровича «Савельев» («Знамя», 2016, № 12), действие которой частично происходит в Израиле. Рецензент вполне справедливо считает ее «настоящей творческой удачей» автора и заключает:


…«Савельев» — очень горький и трагический текст. Может быть, самый отчаянный и безнадежный у Шендеровича, от которого сообразно его репутации ждешь каких-нибудь шуточек, анекдотов, на худой конец — изысканного политического троллинга, но не такой непривычной прозы — фантасмагорической и жутковатой.


Примерно то же писали про повесть Шендеровича и мы в одном из недавних журнальных обзоров. В самом деле, популярный политический юморист продемонстрировал совершенно иное писательское лицо.


Виктор Клемперер. И вот я сижу между всеми стульями. Дневники, 1945–1949. Иностранная литература, 2017, № 9


Текст, вызывающий сложное, неоднозначное чувство. Профессор-филолог Виктор Клемперер, еврей, при нацизме, разумеется, пострадал, но несопоставимо меньше, чем очень и очень многие. Да, запрет на преподавание и научную работу, да, жизнь в «юденхаузе» (доме-гетто), но не концлагерь, не газовая камера. Был женат на арийке — а это предусматривало поблажки…


Впрочем, дневник начинается, когда все это уже ушло в прошлое. Дрезден заняли советские войска. Жизнь трудная — голод, мародерство, панические слухи («Русские увозят наши станки, а американцы попросту взрывают… Значит, немецкую промышленность хотят разрушить подчистую»). При нацистах Клемперер занимался исследованием «языка Третьего рейха» (но владел им все же не до конца: что такое «окончательное решение», узнал лишь в 1946-м). Теперь он обращает внимание на формирующийся «язык Четвертой империи»:


Порой мне кажется, что от языка Третьего рейха он отличается так же мало, как дрезденский вариант саксонского диалекта от лейпцигского. Когда, например, маршала Сталина титулуют величайшим из ныне живущих, гениальнейшим стратегом и т. д.


И тем не менее на седьмом десятке Клемперер вступает в компартию, участвует в ее съезде — продолжая поругивать коммунистов в своем дневнике. Он — в качестве недавней жертвы — дает (или не дает) своим знакомым «арийцам» очистительные аттестаты, снимающие с них обвинения в нацизме. Чаще дает — не хочет быть «мстительным евреем»:


Всюду репортажи о нацистских зверствах, о поимке скрывающихся гитлеровских бонз, о допросах. Все это наверняка правильно, соразмерно и необходимо — но что мы получим в отдаленной перспективе? И как — вот что меня заботит больше всего — как это повлияет на будущее положение евреев в Германии? Боюсь, очень скоро мы услышим: они идут по головам, они победили и мстят — а значит, Гитлер и Геббельс были правы.


Что смущает больше — конформизм (исторически понятный) или трусость?


Особенно интересно: у него — коммуниста, человека, который только что сам нес клеймо неарийца при Третьем рейхе и чудом остался жив, — отчетливо сохраняется расовое мышление, сформированное немецкой культурой начала XX века: «В толстых фигурах мужчин и женщин есть что-то чужое — другая раса». Это про советских оккупантов…


Подготовил Валерий Шубинский