Борис Черный
А может быть — и не надо?

Письмо французского еврея русскому еврею

Июнь 2012
Точка зрения
Версия для печати


Мой дорогой друг!


Совсем недавно на французские киноэкраны вышла третья часть фильма «La Vérité si je mens!» («Честное слово, если я вру!»), в котором главные роли играют актеры еврейского вероисповедания (так во Франции еще с наполеоновских времен принято называть евреев). В новой серии, как и в двух предыдущих, главные персонажи — тучные и шумные сефардские бизнесмены — обрисованы, увы, удручающе схематично. Поддаваясь соблазну дешевого успеха за счет утрированных акцента и жестикуляции, а также грубого эротизма, режиссеры (тоже евреи, но ашкеназы из Эльзаса-Лотарингии) прибегли к старым приемам, которые использовались для показа евреев вчера, используются сегодня и, боюсь, будут использоваться, даже когда простынет и след последнего еврея на земле. К чему затруднять себя поисками свежих подходов, если можно удовлетвориться истертыми временем штампами? Ты спросишь, кому это выгодно? Да ведь всем, мой дорогой, буквально всем! И французской нееврейской публике, которая с восторгом находит в таких поделках трафаретную картину экзотического еврейского образа жизни (какие они все-таки смешные!), и французским евреям, которые могут только радоваться, когда фильм с еврейским сюжетом и еврейскими актерами становится блокбастером — это ведь доказывает, что об антисемитизме во Франции не может быть и речи...


Напомню только, что за десятилетие до дела Дрейфуса на страницах петербургского журнала «Восход» писатель Бен-Ами, живший тогда в Париже, уже описывал «католическую» (то есть французскую) форму существования всего еврейского и беспощадно бичевал французских евреев за их «совершенное обезьянство». Для Бен-Ами, как, впрочем, и для тогдашнего главного раввина Франции, утверждавшего, что «евреи во Франции французы и только французы», было ясно, что на родине Виктора Гюго и Наполеона евреев как национальности не существует[1].


Прошло время. И, несмотря на ассимиляцию, несмотря на все кассандровы пророчества об их предстоящем и неизбежном исчезновении, евреи во Франции еще есть! Во многих городах страны существуют очень динамичные и активные еврейские организации, проводятся еврейские концерты, выставки и кинофестивали, издаются еврейские газеты и журналы, а в Париже выходит солидный ежемесячник «Cahiers Bernard Lazare», который ни в чем не уступает, скажем, лучшим американским публикациям того же типа. Израиль, хоть и бессознательно, остается для многих французских евреев второй родиной, местом, куда можно бежать «в случае чего». На старости лет пенсионеры-евреи из Франции часто поселяются в израильских приморских городах. Да и можно ли забыть, что Гилад Шалит, солдат ЦАХАЛа, освобожденный недавно в обмен на террористов движения ХАМАС, имеет не только израильское, но и французское подданство?


Однако при всем при этом я никак не могу сформулировать, что означает быть евреем во Франции и каковы главные характеристики франко-еврейской идентичности. Впрочем, может быть, никакого точного и общего определения и не надо? А еврейская жизнь во Франции, разнородная и многообразная прежде, должна таковой и оставаться?


***


Я думал обо всем этом, когда получил последний том собрания книг, которое вот уже двадцать лет издает в Израиле Михаил Аронович Пархомовский, врач-отоларинголог и историк русской эмиграции. Может быть, в них, в этих сборниках, выпуску которых с момента репатриации Пархомовский посвятил свою жизнь и энергию, я наконец найду ответы на терзающие меня экзистенциальные вопросы о собственной идентичности? Ведь я, конечно, француз, у меня французский паспорт, но я еще и еврей. Мои родители были родом из Хелма в Польше и Тернополя на Украине, а до них там же жили их родители и родители их родителей. Следовательно, если учесть критерии идентичности, применяемые главным составителем и редактором сборников, я в какой-то степени — тоже русский еврей, по крайней мере — не меньше, чем многие лица, о судьбе которых идет речь в книжных сериях «Евреи в культуре русского зарубежья» (ЕВКРЗ) и «Русское еврейство в зарубежье» (РЕВЗ).

Когда в 1992 году Пархомовский приступил к своему проекту, он вряд ли представлял себе, что закладывает фундамент грандиозного дела, вызывающего сегодня только чувство преклонения. Выпущенные им тома, то есть более 400 статей, написанных авторами из пятнадцати, если не ошибаюсь, стран, составляют настоящую энциклопедию русско-еврейского мира, которую полноправно можно сопоставить с такими фундаментальными изданиями, как «Книги о русском еврействе», опубликованные в Нью-Йорке в 1960-е. Энтузиазм, вызванный выходом первых томов ЕВКРЗ, вполне понятен, если учесть, что до этого почти отсутствовали работы о вкладе русских евреев не только в историю и культуру русского зарубежья, но и в созидание современного Государства Израиль. По известным причинам в Советском Союзе эмигрантские и еврейские темы оставались вне сферы внимания исследователей. В Израиле же, стране, где от «русских» ждали отказа от их «нееврейского» культурного багажа и полного растворения в «плавильном котле» абсорбции, интерес к такому вопросу, как роль евреев в русской культуре, воспринимался как постыдный пережиток галутного прошлого. Идея Пархомовского была проста, как колумбово яйцо. Но не каждому дано открыть Америку! Идея оказалась настолько заманчивой, что вокруг проекта начали быстро объединяться историки, писатели, журналисты Израиля и России, а на призывы участвовать в подготовке специальных «французских», «американских» и «английских» томов откликнулись самые именитые ученые Европы и Америки[2].


Если последовательно рассмотреть всё собрание от первой книги до последней, то можно отметить, что постепенно более специальные работы, посвященные отдельным лицам, вытесняются исследованиями общесоциологического характера о различных группах или сообществах, вроде русских эмигрантов в Париже. Зато изучая конкретные судьбы, авторы лучших статей избегают всяких упрощений и обобщений, они восстанавливают сложные маршруты — географические, социальные, культурные — каждого человека, его сети знакомств и рода деятельности, все те совокупности вех и ориентиров, из которых складывается его индивидуальность. Своей суммой эти биографии создают мозаичную картину русско-еврейской эмиграции (слова самого Михаила Пархомовского) или полифоническое изображение израильского общества, о котором пишет Амос Оз в своем замечательном эссе — одном из самых умных и интересных текстов всех томов[3].


Я надеюсь, что составители сборников не обидятся на меня, если скажу, что таким же стремлением к обобщению отличается и отзыв на ЕВКРЗ Солженицына. Отклик русского писателя упоминается едва ли не во всех рецензиях на проект Пархомовского, но при этом, как правило, цитируется только его часть и, мне кажется, далеко не самая интересная. Восстанавливаю цитату в полном объеме:


В Берлине и в Париже «широко была представлена еврейская интеллигенция: адвокаты, книгоиздатели, общественные и политические деятели, ученые, писатели и журналисты», многие из них были далеко ассимилированы, русские же «столичные» эмигранты принадлежали в большой доле либеральному направлению, — это создавало взаимную дружественность (которой не было с монархической русской эмиграцией). Во всем культурном воздухе российского зарубежья между двумя мировыми войнами влияние и участие российских евреев более чем ощутимо. (Нельзя не сказать в этой связи о предпринятом в 90-х годах в Израиле издании очень интересных сборников «Евреи в культуре Русского Зарубежья», длящемся и ныне.) Иные еврейские семьи, сохранившие твердый достаток, вели салоны для русского художественного мира, в том так явно проявилась атмосфера еврейской тяги к русской культуре и погруженности в нее. Всеизвестно щедрый дом М.О. и М.С.Цетлиных в Париже, И.В.Гессен в Берлине, И.И.Фондаминский-Бунаков, неутомимый в «его вечных беззаветных заботах о деле русской культуры в эмиграции», Софья Прегель, Соня Делоне, Александр и Саломея Гальперны. <...> Вообще русские евреи оказались в эмиграции несравненно активнее других во всех видах культурно-общественной деятельности. Это было настолько разительно, что вылилось в статье Михаила Осоргина «Русское одиночество», напечатанной в газете русских сионистов «Рассвет», возобновленной Вл. Жаботинским[4].


Оставим в стороне грубый намек на богатство еврейских семей и на одиночество «бедных русских». Я лично могу только сожалеть, что мои дедушки и бабушки не принадлежали к категории зажиточных евреев, а напротив — оказавшись в эмиграции, с большим трудом сводили концы с концами. Нет, тут более существенно то, что если во всех очерках, эссе и мемуарах сборников ЕВКРЗ и РЕВЗ особый упор делается именно на двойном характере русско-еврейской идентичности, то у Солженицына речь идет главным образом о русских с одной стороны и об «ассимилированных евреях» во множественном числе с другой. Для автора «Двухсот лет вместе» в выражении «влияние и участие российских евреев» главным элементом является слово «евреи», а оценка этих «влияния и участия» находится в тесной зависимости от их «еврейского заряда».

Как раз о «еврейском заряде» шла дискуссия, которая развернулась на страницах третьего тома второй серии, то есть в сборнике, посвященном Франции. И это, на мой взгляд, совсем не случайно — именно в Париже в связи с присутствием большой колонии «русских» и «еврейских» эмигрантов вопрос «еврейского вклада» стоял особенно остро.


Дебаты открыл литературовед Шимон Маркиш, попытавшийся «прояснить (и даже не столько для других, сколько, раньше всего, для себя самого) головоломную проблему принадлежности». По существу, он ставил под сомнение саму концепцию сборников: «…существует ли она, эта общность, эта община, эта группа, назовем как угодно, — русское еврейство за границей? Или мы заблуждаемся, даемся в обман, применяем ненадежные, неверные или попросту устаревшие критерии?» Обращаясь к Михаилу Пархомовскому, он вопрошал: «Каверзного вопроса: кого и на каком основании вы причисляете к “русскому еврейству в зарубежье”? — успех ваших публикаций не отменяет. Неужели вы следуете расовым критериям в германском или советском варианте?..» Маркиша поддержал и американский историк Марк Раев: «…к проблеме культурного вклада того или другого человека или группы нельзя подходить с этнически-расовой точки зрения. <…> Единственный “объективный” фактор — это культура…» Отвечая им, Пархомовский объяснял, что как бы ни манипулировали Гитлеры-Сталины понятиями раса и национальность, «для нас еврей — человек, у которого родители или один из родителей евреи», и однозначно декларировал существование «русского еврейства в зарубежье» как общности. Редактор и составитель «французских» томов РЕВЗ Дмитрий Гузевич, обосновывая включение в «группу» евреев всех, у кого есть «еврейские гены», выдвигал дополнительные критерии: культурно-генетическую память, антропологический фактор, а в некоторых случаях даже ономастику...


Очевидно, что все прозвучавшие в ходе дискуссии аргументы представляют интерес лишь постольку, поскольку мы стараемся понять, кому и зачем они выгодны. Когда-нибудь надо будет проанализировать, почему Шимон Маркиш установил в своих работах такие «внелитературные» критерии для определения русско-еврейской литературы, как, например, «социальная репрезентативность, то есть способность и обязанность писателя быть голосом общины»[5]. Не о литературе писал Маркиш, а о себе. Утверждая, что русско-еврейская цивилизация исчезла или исчезает, Маркиш выступал в своей любимой роли последнего из могикан и хранителя древностей. У Пархомовского же цель была противоположной — не только подчеркнуть роль евреев в становлении русского зарубежья, а также влияние евреев — выходцев из России на жизнь и культуру стран, принявших эмигрантов, но и показать, «что мы — наши деды, отцы, братья, мы сами, наконец — собой представляли и представляем». Понятно, что чем больше «дедов, отцов и братьев», тем значительнее и положительнее их вклад и влияние (у Пархомовского), и — по тем же соображениям — тем сильнее и ужаснее их засилье (у Солженицына). Этим и объясняется неизбежная инфляция списков «знаменитых евреев» в последнем томе «Израиль: русские корни», где особенно явственно чувствуется экзистенциальная и социальная потребность составителей доказать: новые израильские (бывшие советские) граждане составляют одну сплошную массу — что, разумеется, в реальности далеко не так.


Хочу расставить точки над i и откровенно признаться: я тоже испытываю бессмысленный, «телячий» восторг, когда читаю «Календарь памятных дат» в журнале «Народ Книги в мире книг» или слышу, что израильская сборная команда по футболу или баскетболу одержала очередную победу. Но это лишь простое выражение «безобидного и безопасного национализма», которое не имеет ничего общего с «объективными факторами», наукой, литературой и искусством. Напомню по этому поводу несколько фактов, связанных во Франции с историей выражения «еврейские художники».


Появление в середине XIX столетия поколения еврейских живописцев было встречено еврейской элитой страны как символ своей успешной ассимиляции во французском обществе[6]. Четверть века спустя главный еврейский журнал Франции предоставил страницы русскому музыкальному и художественному критику Владимиру Стасову. За двадцать лет до Мартина Бубера Стасов развивал идею еврейского возрождения и стал одним из главных проповедников эссенциалистской теории, согласно которой еврейское искусство существует, потому что существует еврейская раса, и — наоборот. Он призывал: евреи должны создать собственное искусство[7]. Дело приняло новый оборот во время процесса Дрейфуса и после Первой мировой войны, когда в Париж стали приезжать художники из Центральной и Восточной Европы. В 1914 году, в контексте обострения национализма и этнизации искусств, поэт Гийом Аполлинер одним из первых во Франции написал о «молодом русском художнике еврейского вероисповедания Марке Шагале», а также о Камилле Писсаро как о единственном еврейском таланте, занимающем почетное место среди представителей импрессионизма. С того момента уже ни одна статья о еврейском искусстве не могла обойтись без Писсаро, хотя у этого живописца не найти ни одной картины на еврейскую тему и был он евреем главным, чтобы не сказать исключительным образом для своих добрых антисемитских друзей — Дега и Ренуара. Тем не менее в 1927 году во французском еврейском журнале Писсаро был охарактеризован как «самый важный еврейский художник XIX века», а еще несколько лет спустя под пером одного еврейского критика он предстал «ангелом-хранителем» всех еврейских художников парижской школы — Модильяни, Сутина и Шагала. В антисемитском контексте Франции кануна Второй мировой войны выражения «парижская школа» и «еврейская парижская школа» стали синонимами и использовались в соответствующем смысле практически во всех изданиях, но особенно интенсивно — в правых и ультраправых журналах и газетах, ретиво боровшихся против опасного влияния космополитической культуры на здоровую французскую цивилизацию. «Еврейские» же художники, которых на Монпарнасе и вправду было много, стремились избежать геттоизации и этнических анклавов в искусстве, а потому считали себя художниками, просто художниками. Исключением являлась лишь группа «Махмадим», члены которой быстро пришли к заключению, что трудно установить теоретическую базу для «национального творчества», а потому их попытка создания «еврейской школы» в живописи кончилась неудачей...


***


Если считать, как это принято в современном мире, что некая общность людей определяется не своей кровью (биологией), а культурой, религией, самосознанием, то «еврейская» и «русско-еврейская» идентичности не поддаются каким-либо научным дефинициям. Позволю себе высказаться даже резче: эти дефиниции и не нужны. Не в упрощении залог нашей вечности — и здесь, во Франции, и у вас, в России, — а в разнообразии. Не только в разнообразии всех лиц, упомянутых в бесценном книжном собрании Михаила Пархомовского, но и в разнообразии авторов. Среди них есть гении и бездарности, люди добрые и злые, но мне все равно. Как мне все равно, какой процент «еврейской крови» течет в их жилах. Господин Пархомовский дал мне семью. За это — спасибо ему!


На этом, мой дорогой друг, я свои субъективные заметки заканчиваю.


Твой,

Борис Черный

(Канский университет, Нижняя Нормандия)


[1] См.: Рейш Гелута [Бен-Ами]. Парижские впечатления // Восход. СПб., 1882. Кн. 6. С. 53–62 (паг. 2-я).

[2] Хотя автор этих строк имел честь опубликовать свою работу в одном из сборников, он отнюдь не включает себя в категорию «самых именитых ученых».

[3] См.: Оз А. Опаленные Россией, или Русские корни израильской культуры // Евреи в культуре русского зарубежья. Иерусалим, 1993. Вып. 2. С. 341–373.

[4] Солженицын А.И. Двести лет вместе. М., 2002. Ч. 2. С. 161–162.

[5] Маркиш Ш. Русско-еврейская литература: предмет, подходы, оценки // Новое литературное обозрение. 1995. № 15. С. 220.

[6] См., например: Cahen I. Le Mouvement des arts chez les israélites et sur des sujets juifs. Le Salon-le Théâtre // Les Archives israélites. 1852. Juin. P. 232.

[7] См.: Stasov V. Exposition d'artistes à Paris // Les Archives israélites. 1879/1880. No. 7 (Décembre/février). P. 257–281.