Валерий Шубинский
Некто американец
Декабрь 2011
Рецензия
Версия для печати

Высокая репутация Сола Беллоу в американской литературе не в последнюю (если не в первую) очередь основана на романе «Приключения Оги Марча». Сейчас — только сейчас! — он с изрядным опозданием издан и по-русски[1].


Это монументальное произведение, впервые ставшее достоянием читателей в 1953 году, оказывается как раз на полпути между ранними книгами Беллоу, такими как «Между небом и землей», где еврейский опыт и еврейские мотивы вообще никак не задействованы, и более поздними романами и рассказами, в которых эти мотивы и этот опыт лежат в основе всего повествования [2].


Впрочем, говорить о «повествовании» применительно к «Герцогу» или «Планете мистера Сэммлера» можно лишь с некоторой долей условности. Внешние события оказываются там лишь отблесками сложной внутренней жизни героя-интеллектуала или досадной помехой на его пути. Здесь же, в «Приключениях Оги Марча», — одно перечисление занятий героя напоминает плутовской роман XVIII века (к которому отсылает и заглавие). В самом деле: на протяжении 700 страниц этот уроженец Чикаго успевает побывать помощником (чтобы не сказать лакеем) у бизнесмена-инвалида, контрабандистом, перевозящим через канадскую границу незаконных иммигрантов, служителем в «клубе для собак», продавцом в магазине товаров для верховой езды, профессиональным книжным вором, студентом, профсоюзным деятелем, дрессировщиком охотничьего орла, интендантом на военном корабле (корабль терпит крушение, Оги с товарищем проводят несколько недель на шлюпке, их чудом подбирают — одного такого приключения хватило бы иному на целую жизнь!).


И, конечно, его нельзя назвать интеллектуалом (хотя он много читает). Кто же он? Тут и лежит первая — и главная — загадка романа. Оги — человек, которому трудно дать позитивное определение. Скорее можно сказать, чего он лишен. Например, он лишен жесткой, но всегда пропадающей втуне целеустремленности своего старшего брата Саймона. По иронии судьбы второй, младший брат Оги Марча, Джорджи, — слабоумный. Можно сказать, что Оги, которого несет по жизни, как ту шлюпку по океанским водам, — где-то на полпути между безнадежно взрослым Саймоном и пожизненным младенцем Джорджи. Он, Оги, — вечный юноша, красивый, привлекательный подросток, которого кому-то хочется приласкать, опекать, усыновить. Он красив, он нравится девушкам — но никогда не оказывается инициатором очередного любовного романа. Его соблазняют. Иногда перед этим спасая — время-то на дворе серьезное, тридцатые годы, Великая депрессия, начало Нового курса, и, скажем, работнице Софи Гератис с товарками приходится выручать незадачливого профсоюзного активиста, которого хотят побить парни из конкурирующего профобъединения.


Мотив усыновления и в самом деле присутствует на страницах книги. Один из боссов Оги, мистер Ренлинг, и его супруга не прочь официально стать родителями милого мальчика. Но Оги отказывается. Почему? Не хочет предать свою маму, мать-одиночку, поднявшую троих (ну, то есть двоих) сыновей? Да, конечно. Однако есть в жизни Оги какой-то устойчивый алгоритм. Он как будто уклоняется — иногда сознательно, иногда нет — от легкого, но сомнительного и скучного успеха, предлагаемого жизнью. Вот Саймон, женившийся на богатой наследнице — вообще-то умной и привлекательной, но не очень любимой, практически устраивает Оги брак с ее кузиной. Так нет, надо же было парню полезть выручать соседку — сопровождать ее на криминальный аборт. И «засветиться». Поди теперь объясняй родителям несостоявшейся невесты, что соседкин ребенок — не от него...


Собственно, в этом и сюжет книги. Судьба обычного человека, который проходит сквозь жизнь, как нож сквозь масло, двигаясь словно по воле событий — но не давая ничему и никому остановить свое движение.


А жизнь интересна. Почему? Интересная эпоха? Да, конечно — Великая депрессия, Новый курс, потом война… Ну а родись Оги на десять лет раньше или позже? Тоже интересно было бы. Всякая эпоха интересна. Да, один раз Оги видел Троцкого — в Мексике, куда бродягу Марча вытащила очередная девушка (дрессировать орла). Более того, выяснилось, что один из чикагских знакомых героя (настоящий отец того самого абортированного дитяти) состоит у революционера-изгнанника «в секретарях». И даже самому Оги предлагал было секретную работу «на старика» (ничего, разумеется, не вышло). Так ведь каждый маленький человек хоть раз в жизни видел какое-нибудь важное историческое лицо. И даже имел с ним общих знакомых.


Скорее, ответ в другом. Жизнь вообще интересна. Своей пластикой, своей динамикой. И вот эту пластику человеческой жизни, эту грозную текучесть бытия Беллоу удается замечательно передать в своей прозе.


Животное всегда существует здесь и сейчас — лежит ли оно у ног Карла Великого, плывет ли в лодке по Миссури или роется в чикагской помойке. И именно так могут вспоминаться трава и вода, деревья и тропинки, возвращаться к тебе в своем зеленом, белом или голубом обличье, в пятнышках и морщинах, с полосками вен и особым ароматом, и я могу воскрешать воспоминания во всей полноте и мельчайших подробностях, вплоть до муравья в бороздке небесной коры, жиринки в кусочке мяса, нитки на воротничке блузки, различать оттенки цвета в розах на кусте, меняющиеся в зависимости от направления и силы солнечных лучей.


Это — опыт зрительный, слуховой, тактильный. Но есть и опыт иного рода: другие люди, их истории, которые Оги беспрерывно впитывает.


Смотрители подземных коммуникаций, истопники, буфетчики или величественного вида француз, отрекомендовавшийся художником-физиономистом и заполнявший регистрационную карточку, не снимая перчаток. А еще кокаинисты, разного рода подозрительные личности с бледными голодными лицами, обладатели просроченных удостоверений ИРМ, организации «Индустриальные рабочие мира», пожилые репатриантки из Европы, не умеющие объясниться и заготовившие кем-то написанные заявления, униженные и оскорбленные всех родов, инвалиды, пьяницы, сумасшедшие, умственно неполноценные…


Это — клиенты Оги-профорганизатора. Позднее, на корабле, он почему-то становится «исповедником» своих коллег.


Логично ожидать, что он станет писателем. Нет, не становится. Опыт, оседающий в его сознании, не превращается ни во что другое.


Это — американский опыт? Конечно. Книга начинается словами: «Я американец…» Еврейский опыт? О своем еврействе Оги так подчеркнуто не говорит, оно скорее молчаливо подразумевается. Но проявляется ли оно в чем-то, кроме того, что герой и его близкие изредка (в основном, в официальных случаях — таких, например, как свадьбы родственников) заходят не в баптистскую, скажем, церковь, а в синагогу? Пожалуй, специфически еврейским является сочетание книголюбия (и тебе Шекспир, и Плутарх, и Достоевский) и погруженности в самые низменные, порой даже полууголовные сферы жизни.


Еврейское неожиданно проявляется в культурном русофильстве (этот мотив силен, кстати, и в «Герцоге») — ведь американские евреи в значительной мере иммигранты из России. Не случайно в начале романа появляется «Бабуля» (на самом деле не родственница, просто соседка, опекающая Оги и его братьев) — еврейская дама с аристократическими манерами, переписывающаяся с неким «Стивой»… по-русски. Русский язык у некоторой части чикагских евреев служит признаком принадлежности к «хорошему кругу», как у толстовского Стивы и его современников — французский.


Тут возникает множество сложностей у переводчиков: русские культурные реалии передаются искаженно, особенно в речи Оги и людей его поколения. Не исключено, что и сам писатель помнил их нетвердо. Надо ли «исправлять» героя, когда тот упоминает «Автобиографию» Герцена (имеются в виду, конечно, «Былое и думы») или, хуже того, «стихотворение Лермонтова, где речь шла об орле» (судя по контексту, это пушкинское «Сижу за решеткой в темнице сырой…»)? Надо ли комментировать текст? Переводчики решили этого не делать. Они имеют право на такое решение, тем более что в целом со своей работой справились мастерски[3].


Роман заканчивается на полуслове. Не свадьбой, как традиционный роман приключений (хотя Оги по ходу дела женится — и счастливо). Не смертью. Не духовным преображением. Герой оказывается в послевоенной Европе, где занимается «сомнительным, не слишком легальным бизнесом». И все-таки Беллоу отстаивает право среднего человека, одного из многих, на собственное бытие и собственную судьбу. На само слово «судьба» — в мире, где люди и их жизни сходны с «мельтешением атомов в пространстве». Неприятие высокомерного отношения к «обывателю» — один из сквозных мотивов творчества писателя. Оги — не герой, не творец, даже не жертва. Но он — представитель рода человеческого, стремящийся быть самим собой, прожить свою, а не чужую жизнь. В том его значительность, в том значительность его причудливых приключений.


[1] Беллоу С. Приключения Оги Марча: [Роман] / Пер. с англ. В.И.Бернацкой, Е.В.Осеневой. М.: АСТ, Астрель, 2010. 736 с. (Кн. на все времена). — То же. 2011. (XX век. The best).

[3] Не будем излишне фокусировать внимание на крайне неудачных транслитерациях слов и фраз из идиша, которые время от времени мелькают в речи героев (при этом в постраничных сносках идиш почему-то нередко именуется немецким). В нынешней российской издательской практике это уже начинает казаться мелочью…