О творчестве Ицика Мангера, одного из крупнейших лириков ХХ века, мы на сей раз ничего говорить не будем — оно уже отчасти знакомо русскому читателю[1]. Поговорим о вышедшем недавно в Москве новом сборнике его избранных стихотворений и баллад в переводах Эрнста Левина, проиллюстрированных рисунками Герша Ингера[2].

Коллекционные издания поэтических и художнических книг были характерны для начала прошлого века, встречаются они и в наши дни. Выходили такие издания, кстати сказать, и на идише, например — альбом Иссахара-Бера Рыбака «На еврейских полях Украины», опубликованный в Париже в 1927 году тиражом 70 экземпляров. Издатель (спонсор? инициатор проекта? автор переводов?) рецензируемого сборника Мангера что-то о подобных книгах слышал (например, что экземпляры должны быть нумерованными), но представление о них у него явно самое смутное.

Коллекционную книгу печатают, как правило, на «грубой» бумаге ручной работы и с водяными знаками, часто — с рваным краем, переплетают в кожу или сафьян. Книга-артефакт — как элитное вино: чем скромней напечатанная на вроде бы простой бумаге этикетка, тем вино дороже. Если же на этикетке золото, серебро и полуобнаженная красотка, значит пить эту бурду нельзя.

Издатель Мангера использовал тяжелую мелованную бумагу, обычно применяемую для художественных альбомов, не пожалел золотой и серебряной краски, поместил книгу в картонный футляр и добился этим только того, что она стала неоправданно дорогой и малотиражной. Продукт получился и не для коллекционеров, и не для читателей, а только для самого издателя (спонсора, инициатора, переводчика — нужное подчеркнуть).

Отличительная черта коллекционного издания — его оформление. Иллюстрации такого издания всегда выполнены специально и составляют с текстом неразрывное целое. Характерные примеры: «Медный всадник» с литографиями Бенуа или «Белые ночи» с гравюрами Добужинского.

Поздние работы Герша Ингера, стилизованные под детский рисунок, — вещь сама по себе замечательная и, кстати сказать, достаточно хорошо известная: в последние годы их неоднократно публиковали. Тут есть только одна проблема: они не имеют ни малейшего отношения к стихотворениям Мангера. То есть абсолютно никакого. Это не только не иллюстрации к Мангеру (на самом деле это иллюстрации к Шолом-Алейхему и Сервантесу) — в этих рисунках нет никакой, даже ассоциативной связи с мангеровскими балладами. Издатель разбросал картинки по тексту как попало — портрет Сервантеса, например, оказался рядом с балладой из библейского цикла «Руфь», а изображение Санчо Пансы с ослом — рядом с пронзительной «Песенкой о золотом павлине»[3]. В сокровищнице мирового искусства оставили свой след немало прекрасных художников-евреев, так что с таким же успехом рядом с балладами Мангера можно было разместить репродукции Шагала, Левитана или, скажем, фресок из Дуро-Европос. Мысль о том, что вот и стихи хорошие, и картинки хорошие, и оба автора (ну надо же!) евреи, совершенно не повод загонять их под одну обложку.

Коллекционная книга не получилась, но, может быть, переводы так хороши, что обогатят все еще недлинный список русскоязычных публикаций еврейской поэзии? Нет, все та же история: движимый не издательским заказом, а искренним чувством и смутными догадками об основах переводческого ремесла, литератор-дилетант переводит так, как считает нужным. Никто ему не царь, не бог и не редактор. Рядом с удачными строками и строфами множество (гораздо больше) неудачных. Получается иногда плохо, иногда неплохо, бойко, мило, только это — не Мангер.

Почему все стихотворения, в оригинале содержащие в заглавии слово «лид», в переводе называются «Песенками»?[4] Почему дольники везде переведены регулярными ямбами? Почему в стихотворении «Агасфер» изменена система рифм, а в «Песенке о золотом павлине» рефрен каждый раз переведен по-новому? Почему в стихотворении «Пророк» лирический герой заворачивается в тогу, а в стихотворении «Одинокий» носит шапокляк[5] и говорит «Гуд бай»? Ответ на все эти риторические вопросы один: так… Переводчик так это видит… Он думает не о Мангере и не о читателе, а о себе и собственных сантиментах по поводу Мангера, идиша, еврейской поэзии и многого другого, о чем с трогательной доверительностью сообщает в предисловии к сборнику. Понятно, что все это, такое личное, выстраданное, никак нельзя отдать в холодные редакторские руки…

Новый сборник Мангера издан как билингва, что весьма похвально, но и тут не без странностей. Рядом с еврейским текстом стоит еще и его кириллическая транскрипция. И для кого же она, интересно, предназначена? Существует идея (сразу скажу, мне не близкая), что поэзия — это такая непереводимая музыка, которую важно услышать в оригинале. Ну, если не переводить дольник ямбом, то и без всяких транскрипций все слышно. А еще лучше сделать так, как это сделано в недавнем, очень скромном по оформлению (ничего лишнего!) и очень тщательно подготовленном немецком издании Мангера (между прочим, тоже билингва и тоже содержит транскрипцию идиша, естественно латиницей)[6]. К нему приложен и диск с записью стихотворений Мангера в авторском исполнении. Благо, записей этих много, качество хорошее, а читает Мангер великолепно…

Как бы то ни было, в новый московский сборник транскрипция включена, и не на общепринятой для транскрибирования идиша латинице, а именно на кириллице. Принципы этой транскрипции нигде не оговорены, более того — их невозможно реконструировать из текста. Почему буква «йуд» воспроизводится без всякой системы — то как «и», то как «ы»? Почему в слове «дунер» (гром) два «н» (дуннер)? Почему «вов-йуд» везде прочитано как «ой», а в слове «пойер» (крестьянин) как «уй» (пуйер)? Не будем вдаваться в тонкости фонетики идиша. Таких «почему» можно найти еще много, а ответ на них один: так… Переводчик так видит (в данном случае слышит)… Впрочем, он не только так слышит, он еще и изрядно лукавит. Обосновывая выбор фонетики, г-н Левин пишет, что подражает «тем старичкам-родственникам и знакомым, от которых… лично этот язык слышал и запомнил». Позвольте не поверить. В начале предисловия мы узнаём, что родители переводчика были родом из Белоруссии — Могилева и Рогачева. Но предложенные транскрипции не содержат и намека на литовско-белорусский идиш…

В истории литературы совсем нередкий случай: книга, изданная незначительным, крошечным тиражом, становится крупным культурным событием. Очередной мангеровский сборник таким событием, увы, не станет. Ему суждено остаться всего лишь чьей‑то дорогой, но бессмысленной игрушкой, баловством, барской затеей.