Существенно бо́льшая, и это естественно, часть еврейской словесности на русском языке, от беллетристики до non-fiction, от науки до публицистики, — переводная. И это не говоря уж о том, что некоторые ключевые тексты, прежде всего связанные с религиозной традицией и фольклором, могут существовать на русском языке только как переводы. Таким образом, ответ на вопросы «что переводят?» и «как переводят?» является одновременно ответом на вопрос: каково состояние еврейской культуры в России и, шире, в пространстве русского языка?

Мне представляется очевидным, что еврейская литература не может замыкаться лишь в границах еврейских языков — иврита, арамейского, идиша (остальные относительно малописьменные — по крайней мере, вопрос о переводах с джудезмо или джухури пока на повестке дня остро не стоит). Я не буду в очередной раз ввязываться в столь же давнюю, сколь и бесцельную дискуссию о том, может ли русский или английский текст быть еврейским — ответ на него дает само читательское сообщество, так же как оно его давало всегда. Как сто двадцать лет тому назад «Восход» печатал оригинальные русские тексты и одновременно с этим — переводы и с идиша, и с английского, и с немецкого, точно так же поступают в наше время — и правильно делают — «Егупец» и «Лехаим», «Иерусалимский журнал» и «22». Именно это принципиальное многоязычие положено и в основу очень популярной ныне книжной серии «Проза еврейской жизни».

С точки зрения читателя особенной разницы в том, на каком языке исходно была написана та или иная книга, нет. А вот для переводов, для сравнения их качества очень даже есть. Переводчики, как сапожники, пирожники, врачи и все на свете, бывают хорошие и плохие, но в квалификацию переводчика, кроме умения воссоздать на родном языке художественную форму иноязычного произведения, входит еще одна специфическая добродетель — эрудированность в культуре того языка, с которого выполнен перевод. И вот тут наступают серьезные различия. С европейских языков еврейские (что бы под этим ни понимать) книжки переводят люди, зачастую плохо знающие специфические термины и реалии еврейской жизни и не всегда дающие себе труд с ними ознакомиться. Эта тенденция носит настолько всеобъемлющий характер, что, встретив еврейскую книгу, переведенную, допустим, с английского, в которой вдруг не пахнет очередной «хрен-травой»[1], испытываешь невольное удивление, почти восторг. Напротив, переводчик с одного из еврейских языков, слаб он или силен в отношении чисто литературных навыков, как правило, в курсе этих самых «еврейских глупостей» и перевирает их гораздо реже.

В сущности, в последние годы катастрофическая в недавнем прошлом ситуация с количеством и ассортиментом переводимых книг начала выправляться. Рядом с неизменными Шолом-Алейхемом, Башевисом и Бабелем (именно совокупность этих трех писателей книжная торговля в 1990-е понимала как «еврейскую литературу») появилось множество других авторов. Кроме специализированных издательств, самые крупные из которых — «Гешарим» и «Книжники», сегодня еврейские книги выпускают в общем ряду своей продукции и многие другие издательские фирмы, причем некоторые (например, «РОССПЭН» или «Амфора») делают это достаточно систематически. Точкой неблагополучия стала теперь редактура. Причем, чем книг выходит больше, тем проблема стоит острее. Идеальная редактура означает почти удвоение переводческих кадров, так как настоящий редактор сверяет перевод с оригиналом. Допустим, что в полном объеме — это несбыточная мечта. Но хотя бы отслеживать вопиющие глупости по «еврейской части» знающий редактор мог бы — на то он и редактор. Мог бы, вероятно, если бы физически существовал. Увы, все больше издательств (знаю это на личном опыте) обходятся вообще без редактора. Отсюда и результат.

Растущее количество еврейских книг на русском языке делает проблему унификации терминов, топонимов, личных имен все более острой. Соответствующий узус в переводах европейских литератур складывался десятилетиями, менялся медленно, и на страже его как раз и стоял всегда «гвардейский» редакторский корпус. В нашем случае ситуация прямо противоположная: все случилось быстро, хаотично и, как уже было сказано, при почти полном отсутствии квалифицированных редакторов. В результате каждый переводчик или издатель транслитерирует или переводит еврейские термины и имена как бог на душу положит. Иногда кажется, что именно Бог — ведь книги религиозных издательств разительно отличаются от книг издательств светских, израильские публикации — от российских.

Переводчик, впервые столкнувшийся с еврейской культурой в ее израильском варианте, может, конечно, думать, что следует везде и всегда писать «Яако́в» и «шаба́т», что ни ашкеназскому «Янкеву», ни русской «субботе» в «настоящей» еврейской книге нет места, но часто, кроме переводческой самодеятельности и неофитской безграмотности, за этим стоит еще и идеологическая установка издателя. Возникает ощущение, что калечение русского языка, написание слова «Бог» через черточку, использование для передачи любого еврейского слова транскрипции современного иврита, да порой еще и переданной с помощью самых невероятных модификаций кириллических букв или латинской h в функции буквы «гей» в придачу, — всё это сознательные действия, имеющие своей целью создать некий отдельный «русско-еврейский этнолект», израильский или ортодоксально религиозный, и чем дальше он будет от русской литературной нормы — тем лучше. В языковых экспериментах такого рода не было бы большой беды, если бы подобные издания не сбивали с толку массы читателей, переводчиков и редакторов (парочка еще все-таки недовымерла) своим апломбом и претензией на аутентичность.

Между тем никакой особой проблемы тут нет — англоязычная еврейская литература (гораздо более обширная, чем русская) ее давно решила. Немного мирового опыта, немного здравого смысла — и все будет хорошо. Слова и имена, давно ставшие частью национального (в данном случае — русского) языка, так на нем и пишутся, с какого бы языка (хоть с иврита, хоть с идиша, хоть с французского) ни был выполнен перевод. А потому давайте писать «раввин», «синагога», «суббота» и «Исход», а не «рав», не «шул», не «шабат» (или «шабес») и не «Шмот». И давайте решим, что имена собственные и непереводимые термины лучше всего транскрибировать, опираясь на фонетику того языка, в котором они исконно бытуют. И пускай в Вильне живет Мо́йше (или Мейше), а в Тель-Авиве — его правнук Моше́. И первый пусть пользуется та́лесом, а второй — тали́том. Никого же, в конце концов, не смущает, что москвич Иван и парижанин Жан — тезки.

Возможные разночтения и непонимание должны снять комментарии и примечания. Но это — отдельная издательская проблема, и о ней нужен особый разговор.

В заключение выражу уверенность: точка равновесия в терминологии и ономастике еврейских книг на русском языке будет постепенно найдена в духе тех общекультурных решений и подходов, которые были выработаны отечественной издательской практикой для других языков и культур, а переводчики и издатели, щеголяющие «еврейским акцентом», так и останутся в узких рамках своих кружков. Еврейскую литературу в России или будут читать на хорошем русском языке — или не будут читать вовсе.