Александр Басманов. Ефим и Вера. Рассказ. Знамя, 2009, № 3

Еще одна история «смешанной» семьи. Папа — еврей, причем нестереотипный: не читает книг (в отличие от православной мамы) и нередко возвращается с работы навеселе. Потом родители умирают и их хоронят, а сыновья взрослеют и начинают стариться. Больше ничего в рассказе не происходит. Стилистически написано неплохо, тонко — но без «цимеса», без зацепки. Непонятно, с какой такой стати именно вот этот кусок жизни, ничем особенно не примечательный (ну, пожилые родители съездили на теплоходе в Астрахань; ну, один из сыновей подхватил «небольшую венерическую гадость») должен быть интересен читателю.

Александр Мелихов. Империя: пересмотр судебного дела. Знамя, 2009, № 5

В своей публицистике писатель вновь затрагивает «острую» национальную тему: «Выйти из нестерпимого для пассионариев унижения можно было разными путями: завести собственный национальный клуб (сионизм), дойти до полной самоотверженности по отношению к тому престижному хозяйскому клубу, куда тебя не пускают, — сделаться русским из русских; но можно было попытаться и разрушить этот клуб. Это, в свою очередь, можно было сделать двумя путями: объединить все клубы-народы в один (путь коммунизма) или, напротив, разложить все престижные национальные общности на атомы (путь либерализма). …Во всех общественных движениях, направленных на разрушение традиционных укладов (и в первую очередь своего, еврейского), евреи оказались едва ли не самой активной национальной группой».

Трудно согласиться с этими очередными попытками объяснить антисемитские эксцессы — издержками еврейского (точнее было бы сказать — «постеврейского», ибо речь идет о людях, стремящихся уйти от своей идентичности) агрессивного космополитизма и еврейским «коллективным» участием в процессах модернизации («разрушения традиционных укладов»). Гумилевская терминология — тоже на совести автора.

Александр Мелихов. Голос из-под земли. Нева, 2009, № 2

Рецензия на изданные в русском переводе литературные опыты Анны Франк (оставшиеся от нее помимо знаменитого «Дневника») начинается не слишком обнадеживающе: «Наше сочувствие хрупкой девочке, более двух лет вместе с семью другими затворниками скрывавшейся в городской квартире, но так и не избежавшей страшной гибели в концлагере Берген-Бельзен в неполные шестнадцать, столь огромно, что ужасно хочется найти в ее произведениях признаки несомненной гениальности. Ужасно хочется. Но так и не удается».

Рецензент прав. Среди наследия Анны Франк — неоконченный роман «Жизнь Кади» (страдания еврейской девочки Мэри, ждущей депортации, — глазами ее подруги-христианки, парализованной с детства), сказки, бытовые зарисовки, возвышенные размышления «умненькой хорошей девочки». Все это — в общеевропейской сентиментальной традиции, по которой нанесли роковой удар трагические события XX века. Ничего резко индивидуального — и ничего специально еврейского.

Александр Сотниченко. Против течения: национализм в современном мире. Нева, 2009, № 2

Ученый-востоковед анализирует (довольно поверхностно) проблемы национализма на примере ряда стран, в числе которых и Израиль, причем последний, по его мнению, «может по праву считаться самым успешным националистическим проектом ХХ века». Однако когда речь заходит о внутренних проблемах и раздорах израильского общества, у автора просто голова идет кругом: «…удивительно, как израильтяне умудряются уживаться в одном государстве при таком уровне мировоззренческих разногласий. В кнессете вместе заседают и феминистки, и ультраортодоксы, и сторонники легализации проституции, и противники продажи свинины. В стране, где официально легализован гомосексуализм и проводятся гей-парады, запрещены нерелигиозные браки. Трудно представить себе более странное общество, скрепленное национальной идеей». В общем, у евреев всё всегда не как у людей!..

Евгений Беркович. Прецедент. Альберт Эйнштейн и Томас Манн в начале диктатуры. Нева, 2009, № 5

Большая часть статьи описывает поведение Эйнштейна, который с первых дней нацистской диктатуры выступал с резкой ее критикой, и Томаса Манна, который вплоть до 1936 года хранил молчание. Едва ли сравнение корректно — прежде всего по причине различия ситуаций, в которых оказались ученый-еврей и писатель-«ариец», надеявшийся, что его книги по-прежнему будут доступны читателям в Германии. Непонятно и то, почему из многочисленных деятелей немецкой науки и культуры для сравнения выбраны именно эти двое. Было немало случаев не менее ярких и более драматичных.

Григорий Канович. Вильнюсский двор. Рассказы. Октябрь, 2009, № 2

Талант восьмидесятилетнего классика русско-литовско-еврейской (или еврейско-литовско-русской?) литературы не увядает. Рассказы из жизни послевоенного вильнюсского двора, где с уцелевшими евреями (по большей части ремесленниками — портным, краснодеревщиком, маляром) соседствуют, скажем, полька пани Катажина, подруга детства и большая поклонница «маршалека Пилсудскиего», певица Гражина, усыновившая двух вынесенных из гетто мальчиков, или боец невидимого фронта, сибиряк Васильев, гибнущий в автокатастрофе накануне своего пятидесятилетия… Прозрачная, дышащая проза, пропитанная духом грустного всепонимания.

Ефим Гаммер. Ленькина бусинка. Рассказ. Урал, 2009, № 2

Рига 1953 года. Юный еврейский полугопник. Одесские бабушка и дедушка, на чьей свадьбе гулял сам Мишка Япончик. Дедушкин штык, привезенный с первой мировой. Дедушкина нога, поврежденная на лесоповале. Безумные песенки и быстрые диалоги, полные иррационального драйва:

— Это был Леха.

— Один? Ты меня, Ленечка, хочешь отправить в больницу?

— Дедушка, это был не просто один Леха. Это был Леха — брат Эдика Сумасшедшего!

— Тот, кто в тюрьме прописался на вечное хранение?

— Он уже выписался. И бусину у меня грабанул. На развалке.

— Ленечка, а ты навел уже справку на его адрес? Улица. Дом. И есть там злая собака, что не кусается.

— Он живет у Эдика Сумасшедшего.

— В дворницкой?

— Да-да, на Аудею.

— И это называется жизнь? Чем такая жизнь, так лучше ее укоротить. Пойду спросить по адресу, зачем его мать родила, если он такой долбанутый шлемазл, что через налеты на младенцев смерть свою ищет.

Очень недурная проза, откуда-то из конца пятидесятых. Сейчас так редко пишут.

Илья Фаликов. Подземные молнии. Стихи. Дружба народов, 2009, № 5

Добротная и умелая, но скучноватая позднесоветская (по поэтике) лирика. К еврейской теме автор обращается лишь для того, чтобы подчеркнуть свою относительно других евреев «особость», — с явной отсылкой к скандально знаменитой книге Артура Кёстлера «Тринадцатое колено»:

Сияю ликом монголоида,

здесь, в Диком Поле, — воля вольная.

Далеко пламя могендовида,

тоска его шестиугольная.

Вы родословную выстраивали,

как выйдет, — фетово ли, надсоново.

Двенадцать их, колен Израилевых.

Я, очевидно, из тринадцатого.

Юлия Винер. Из цикла «Место для жизни». Рассказы. Новый мир, 2009, № 5

Бытовые, с семейно-брачным уклоном, не без сентиментальности, не без иронии рассказы израильской писательницы. В нравоописательном отношении интересна история советской женщины, чей муж после репатриации обратился к религии:

«Поначалу он требовал, чтобы она носила длинные платья и юбки, блузки с закрытой шеей и руками даже в самую жару, чулки на ногах, а на голове вязаную сетку, похожую на авоську. Поля слушала молча, даже не спрашивала зачем. Но не надевала всего этого. <...> Миша ругался, один раз даже замахнулся на нее.

— Ты еврейка или кто? Или ты шикса патлатая, гойская поблядушка? — кричал он. — Сорок лет скоро, вся грудь наружу! Не слышала такого слова — “цниют” — скромность?

Поля молчала и делала по-своему».

Ситуация заканчивается разводом. Миша женится на «соблюдающей» вдове, секулярная Поля остается наедине со своими лелеемыми с юности мечтами о тропическом острове, населенном прекрасными мулатами.

Ян Эрик Волл. Дневник Рут Майер. Еврейская беженка в Норвегии. Иностранная литература, 2009, № 5

Публикация подлинного дневника семнадцатилетней Рут Майер, которой в 1939 году удалось бежать из Вены в Норвегию. Три года спустя она погибнет: нацисты оккупируют эту страну. Можно было бы назвать Рут Майер «венской Анной Франк», но ее дневник много короче повествования девочки из Амстердама, да и свет он увидел лишь в 2007 году: слишком поздно, чтобы вызвать сопоставимый общественный резонанс. Ситуацию евреев в Вене накануне и вскоре после «Хрустальной ночи» мы видим глазами чистой и милой девушки. Она зачитывается гуманистической литературой, в том числе и русской (автобиографической трилогией Максима Горького). Она смертельно потрясена увиденной сценой: двое эсэсовцев на улице ни с того ни с сего ударили по лицу еврея. Ей не нравится, что евреев «силой толкают к сионизму»: «Сначала моим сообществом было человечество, а теперь его подменяет еврейство. От гуманизма через национализм одна дорога — к жестокости!!!» Степень предстоящей жестокости Рут Майер пока не может себе представить. Как, впрочем, не могут ее представить и куда более умудренные жизнью люди. На дворе только 1938 год.

Тамар Радцинер. Стихи. Иностранная литература, 2009, № 5

Самое интересное в поэтессе — ее биография. Родилась в Лодзи, в детстве прошла Освенцим, жила в коммунистической Польше, разочаровалась в ней, уехала в Австрию, стала писать стихи по-немецки (путая при этом немецкие падежи). В русских переводах с грамматикой все в порядке, но стихи, что называется, «никакие». Встающая же за ними реальность — характерна и мрачно-банальна:

Молодой чиновник

из муниципалитета

настаивал:

«Ну хоть какой-то

документ в Освенциме

у вас был?»

Господи,

сказала я.

Господи.

Дама вздохнула:

мы тоже, бывало, голодали,

и не в чем было пойти в театр...

Алек Эпштейн. Ханна Арендт и суд над Холокостом. Иностранная литература, 2009, № 5

Рецензия на русский перевод книги Ханны Арендт «Банальность зла» (М.: Европа, 2008). Удивительно, но эта книга сегодня вызывает такие же острые чувства, как и сорок пять лет назад, когда — по свежим следам процесса Эйхмана — она была написана. Немецко-еврейско-американский философ касается вопросов чрезвычайно болезненных и табуированных — отчасти и по сей день. Речь идет не только о том, что Эйхман — человек, объявленный главным врагом еврейского народа, — на деле был заурядным чиновником-исполнителем; не только о политической составляющей суда над ним — суда, имевшего, прежде всего, «воспитательные и пропагандистские цели». Ханна Арендт заговорила об ответственности еврейских общинных лидеров, которые сотрудничали с нацистами «в надежде спастись самим, пусть и ценой гибели сотен тысяч других евреев». Именно на этом делает акцент рецензент, который с Арендт полностью согласен: «Суд над А.Эйхманом… был нужен Д.Бен-Гуриону как раз для того, чтобы “перевести стрелки” от того, кто в бесчеловечных условиях “продал душу дьяволу”, к самому “дьяволу”». Радикальность и односторонность такого взгляда очевидны, но и не принимать его во внимание невозможно.

Джонатан Литтелл. Благоволительницы. Фрагменты романа. Иностранная литература, 2009, № 5

Роман канадского писателя, судя по двум опубликованным главам, написан от лица нацистского преступника.

В первой из глав герой предается философским размышлениям о событиях, в которых принимал участие, и пытается с помощью более или менее предсказуемых софизмов оправдать себя: «Человек, стоящий с ружьем у расстрельного рва, в большинстве случаев оказался там столь же случайно, как и тот, что умер — или умирает — на дне этого самого рва». Или: «Для тотальной войны характерно еще и то, что понятие “гражданский” перестает существовать, разница между брошенным в газовую камеру или расстрелянным еврейским ребенком и немецким ребенком, погибшим под зажигательными бомбами, только в средствах, которыми они уничтожены…»

Вторая глава — описание событий на Восточном фронте, и тут уж сплошным потоком идут картины зверств, не прикрытых никакими рассуждениями: «В витрине неработающего магазина висел устрашающий плакат: увеличенная фотография трупов и подпись на кириллице, я разобрал только слова “Украина” и “жиды”».

Дмитрий Веденяпин. Еврейский-писатель-Зингер. Иностранная литература, 2009, № 6

Поэт Дмитрий Веденяпин много лет переводит Ицхока Башевиса-Зингера на русский язык с английского. Осмысленность этого занятия во всех случаях спорна; но даже среди многочисленных «русско-английских» Башевисов переводы Веденяпина из наименее удачных — переводчика регулярно подводит плохое знание культурного контекста.

Беда, однако, не только в неизбежно низком качестве продукта, но и в том, что Веденяпин, похоже, уже считает себя специалистом по творчеству писателя, которого в оригинале явно не читал, и по литературе, о которой знает лишь понаслышке. Литература эта — в очередной раз! — предстает в его очерке бедной и провинциальной. И вот гениальный одиночка Башевис, одержимый мандельштамовской «тоской по мировой культуре», «в своей прозе стремился сделать то же, что — по точному замечанию Ходасевича — ивритский поэт Бялик хотел сделать в поэзии: вывести “еврейскую музу” из ее “тематического гетто”».

Не будем говорить о том, насколько различна была ситуация в литературе на иврите в начале 1890-х годов (когда дебютировал Бялик) и в литературе на идише в конце 1920-х, в период дебюта младшего из братьев Зингеров (Веденяпин «для сведения» сообщает читателю и о существовании старшего). Здесь забавнее другое: Башевис, сознательный противник модернизма, противостоял в своем творчестве весьма космополитическому по тематике авангарду на идише и, живописуя хасидов, чертей и дибуков, именно что возвращал еврейскую литературу в пресловутое «тематическое гетто».

И еще одна цитата на закуску: «Зингеру было вовсе не интересно без конца талдычить о еврействе. Своей прозой, точнее сказать, благодаря своей прозе, он надеялся хоть немного приблизиться к пониманию того, что такое вера, ненависть, предательство и т. д., иначе говоря, к тому, что волнует всякого человека не потому, что он еврей, а просто потому, что он человек».

Это главная проблема многих наших интерпретаторов еврейской литературы: они не без брезгливости отмахиваются от специально еврейских переживаний и малознакомых еврейских реалий и всё ждут, когда же автор начнет описывать «человека вообще»…

Леонид Гиршович. Чур меня! Иностранная литература, 2009, № 6

Короткие заметки о событиях и явлениях, которым «никакого разумного объяснения нет». Одна особенно любопытна: в фильме «Падение Берлина» (1949) бракосочетание Гитлера и Евы Браун сопровождает… свадебный марш Мендельсона. Музыку к фильму писал Шостакович. Писатель (и музыкант по первой профессии) Гиршович в недоумении: «…не могу представить себе Шостаковича, позабывшего, кем был Мендельсон — и чем он был — в Третьем рейхе. <…> Так как же это понимать: еврей Мендельсон, держащий “златые венцы” над головами первых нацистских молодоженов? Что, Дмитрий Дмитриевич незаметно скрестил средний и указательный пальцы — тайный знак недавней жертвы “космополитических” гонений: не верьте моему раскаянию? Или, наоборот, композитор нашел оригинальный способ продемонстрировать мазохистскую преданность огревшей его плетке? Или, соединив свастику с магендовидом, ложно сигнализирует “кому следует”: дескать, разоружился, учел, больше не буду, а сам пишет в стол вокальный цикл “Из еврейской народной поэзии”? Или здесь всего помаленьку, и тогда “Свадебный марш” Мендельсона на свадьбе Гитлера — это чистейшей воды орвелловская шизофрения?»

Марк Амусин. Однажды в Израиле… Звезда, 2009, № 4

Обзор произведений современной израильской литературы, вышедших в переводе на русский. Внимания рецензента удостаиваются романы «живых классиков» Амоса Оза («Повесть о любви и тьме», «Черный ящик») и Меира Шалева («Русский роман», «Эсав», «Как несколько дней»), рассказы постмодерниста Этгара Керета… Несколько странно смотрится в этом контексте детективщица Батья Гур (не путать с братьями Тур). Представим себе статью, посвященную произведениям Андрея Битова, Владимира Сорокина, Михаила Шишкина… и Александры Марининой…

Елена Аксельрод. Время не тороплю. Стихи. Континент, 2009, № 138

Лирика поэтессы старшего поколения, родившейся в Минске, жившей в Москве, а ныне живущей в Израиле. Стихи, однако, лишены израильских реалий (есть зато московские). В новой подборке встречаются и несколько по-настоящему хороших стихотворений:

Мои земляки

на помин легки,

да вот тяжелы на подъем.

Мои земляки

у Помин-реки

за неподъемным холмом…