…против евреев поднимают ложное обвинение, будто они едят на праздник Пасхи сердце убитого младенца.
                Полагают, что это им повелевает закон, который, напротив, строго запрещает подобные деяния. Как только
                находят где-либо труп неизвестно кем убитого человека, убийство по злобе приписывается евреям. Все это
                служит поводом, чтобы яростно преследовать их.

Римский Папа Иннокентий IV

Из послания 1247 года

После того как в ночь с 21 на 22 июля 1911 года Менахем-Мендель Тевьев Бейлис был арестован по обвинению в убийстве двенадцатилетнего русского мальчика Андрюши Ющинского, этот никому прежде не известный киевский обыватель стал всемирной знаменитостью. Прошло почти столетие, но вплоть до настоящего времени продолжают появляться все новые и новые книги, рассказывающие о суде над Бейлисом как о вполне актуальном событии. В нашем журнале уже рецензировалась работа Леонида Кациса, который посвятил свой труд религиозным аспектам этой истории, весьма неоднозначно воспринятой в мире русского православия[1]. В прошлом году в Риге был опубликован русский перевод не менее масштабного сочинения «Бейлисада»[2], автор которого, Андрис Грутупс, задался целью взглянуть «на это дело как адвокат» и «проследить все версии преступления… показать людские страсти, влечения, фантазии и предрассудки». Прежде чем обратиться к характеристике данной работы, напомним читателям о тех «фантазиях и предрассудках», которые стали предметом исследования латвийского автора.

***

Когда Российская империя включила в свой состав бо́льшую часть Польского королевства, вместе с евреями, населявшими земли этого государства, она переняла и те предубеждения, которые испытывали по отношению к евреям поляки и литовцы. Как вспоминал о своей службе в городе Вильна Александр Иванович Спиридович, ставший позднее генерал-майором отдельного корпуса жандармов, «перед каждой пасхой шли разговоры о том, что опять какая-то еврейка где-то скрала или пыталась скрасть какого-то христианского мальчика для надобностей своей пасхи. Кто, где, что и как, никто не знал. И почти в каждой офицерской семье, где был ребенок мальчик, перед пасхой предупреждали денщика, чтобы он лучше смотрел за ребенком и одного его за ворота не выпускал: детей воруют. Так говорили, такова была людская молва. Кем и чем она питалась, нас тогда не интересовало; городское население этому верило, верили и мы, офицеры, верили и солдаты»[3].

Верования эти разделяли не только офицеры 105-го пехотного Оренбургского полка, в котором служил Спиридович, но и некоторые российские императоры. Даже санкционируя оправдательное решение по Велижскому делу, в ходе которого евреи обвинялись в совершении ритуального детоубийства, Николай I написал: «…считаю, однако, нужным добавить, что внутреннего убеждения, чтобы убийство евреями произведено не было, не имею и иметь не могу»[4].

Хотя правнук Николая I — последний российский самодержец Николай II — не оставил подобного признания, есть все основания считать, что его «внутреннее убеждение» было решительно против евреев. Император очень не любил представителей этой нации. Но судебная система эпохи последнего царствования была вполне независимой от воли монарха и неизменно оправдывала евреев, обвинявшихся в совершении ритуальных преступлений. Вот краткая хроника «наветных» дел того времени.

По итогам расследования Владимирского дела, имевшего место в 1897 году, было установлено, что убийцей 6-летней девочки, которую пытались представить жертвой еврейского ритуала, являлась в действительности ее нянька — Пелагея Иванова.

В 1901–1902 годах проходило Виленское дело, основанное на показаниях польской девушки Винценты Грудзинской, которая уверяла, что парикмахер Давид Блондес пытался зарезать ее ради получения крови на мацу. Эта история очень заинтересовала Николая II, затребовавшего специальную записку для ознакомления с подробностями следствия. Процесс, однако, завершился оправданием.

Начало 1903 года было отмечено Дубоссарским делом. Обвинение евреев в убийстве 15-летнего Михаила Рыбаченко основывалось на свидетельстве 10-летнего мальчика, уверявшего, что он беседовал с убитым во сне, и на пророчествах гадалки. Истерика, разожженная по этому поводу издателем газеты «Бессарабец» Паволокием Крушеваном, привела к чудовищному Кишиневскому погрому, но на судебном уровне перспективы дело не имело. Столь специфические свидетельства просто не могли рассматриваться следователями.

Так называемое Смоленское дело было возбуждено в начале 1910 года по показаниям нищенки Абрамовой, утверждавшей, что евреи убили ее дочь, но уже через два месяца прекращено за очевидной несостоятельностью.

В 1911–1912 годах уроженка местечка Жашково Таращанского уезда Киевской губернии Хана Спектор обвинялась в убийстве повесившейся русской девушки Агафьи Понурко и также была оправдана.

Уже после завершения суда над Бейлисом, в 1913–1914 годах, происходило Фастовское дело, устроители которого обвиняли евреев в убийстве мальчика, чье тело было обнаружено в лесу. Вопрос о личности жертвы оставался открытым, так как сразу три русские семьи уверяли, что опознали в убитом своего пропавшего ребенка. Но вскоре выяснилось, что это был еврейский мальчик Иосель Пашков, которого зарезал преступник безупречно славянского происхождения — Иван Гончарук. Последний едва не избежал ответственности, поскольку первоначально следствие занималось только поисками «еврейских изуверов». Тем не менее истина восторжествовала. Добавим, что все пропавшие русские дети, о которых говорили в связи с этим убийством, были обнаружены живыми и невредимыми.

Как писал автор фундаментального труда о деле Бейлиса А.Тагер, более ранние истории такого рода явились своеобразной «исторической репетицией, исторической пробой сил перед развернутым действием киевского процесса»[5]. Имперская администрация решила отыграться за все предшествующие неудачи, причем не только в «наветных» историях. Октябрьский манифест 1905 года давал еврейским подданным формальное право требовать гражданского равноправия, что необычайно раздражало императора и его окружение. Ситуация особо обострилась в 1911 году, когда действовавшее в России дискриминационное антиеврейское законодательство спровоцировало международный скандал, завершившийся разрывом торгового соглашения с Соединенными Штатами. Садистское убийство Андрюши Ющинского, чье тело было обнаружено в киевском предместье Лукьяновка, казалось, предоставляло удобный повод для дискредитации евреев.

В силу всех этих причин яростная обвинительная кампания, развернутая черносотенной прессой и выступавшими в Думе депутатами-черносотенцами, нашла поддержку у представителей государственного аппарата. Главной фигурой в деле Бейлиса был прокурор Киевской судебной палаты Г.Г.Чаплинский, но обвинению содействовали чиновники трех российских министерств — юстиции, внутренних и, как позднее выяснилось, даже иностранных дел. Российский посланник в Ватикане устроил так, что до присяжных не дошли затребованные судом папские послания, упоминавшие кровавый навет. Благодаря этой «маленькой хитрости» присяжные, выслушивая религиозную экспертизу ксендза Пранайтиса, не знали, что приводимые им доводы в пользу еврейской ритуальной кровожадности самым решительным образом осуждались многими римскими первосвященниками (см. эпиграф к настоящей статье). Содержание посланий являлось в дни процесса общим достоянием — извлечения из этих средневековых документов печатались во многих газетах. Но присяжным газет читать не дозволялось.

Полиция перехватывала письма, адресованные адвокатам Бейлиса, а действовавшие под видом курьеров чиновники по особым поручениям, пренебрегая требованиями закона, сообщали прокурору о разговорах присяжных. Дело велось с размахом. От Киева до далекого Харбина подвергались судебному преследованию люди, выступавшие с критикой обвинения. Весной 1912 года Чаплинский опротестовал оправдание Ханы Спектор, затягивая ее процесс с единственной целью — не ставить под вопрос достоверность обвинения в адрес Бейлиса.

Представителей защиты особо беспокоил выбор присяжных, осуществленный с явным нарушением обычной практики. Если в других киевских процессах большинство присяжных составляли люди интеллигентных профессий, то в деле Бейлиса в этой роли выступали малограмотные крестьяне (7 человек из 12) и немногим превосходившие их по образовательному уровню мелкие мещане и чиновники. Присутствовавший на суде Владимир Короленко описывал присяжных следующим образом: «…общее впечатление… именно серое. <… > Лица то серьезные и внимательные, то равнодушные... двое нередко "отсутствуют"... Особенно один сладко дремлет по получасу, сложив руки на животе и склонив голову...»[6] И если у сторонников защиты состав присяжных вызывал тревогу, то сторонники обвинения возлагали на данное обстоятельство главные свои надежды. Приставленный к присяжным чиновник указывал в своем отчете: «Весь ход процесса будет зависеть от того, насколько воспримутся темной массой заседателей аргументы ксендза Пранайтиса, убежденного в наличности ритуальных убийств. <…> Все будет, следовательно, зависеть от того, какие аргументы выставит ксендз Пранайтис, а они у него есть, и они сокрушительны для еврейства»[7].

Единственное, чем не располагало обвинение, — это сколько-нибудь убедительным доказательством виновности Бейлиса. Но прокурор О.Ю.Виппер и его союзники на процессе (Г.Г.Замысловский и А.С.Шмаков, которые выступали в качестве гражданских истцов, представлявших мать убитого) полагали, что для убеждения присяжных достаточно будет страшных рассказов о еврейском религиозном изуверстве.

Этим планам противостояла группа адвокатов — В.А.Маклаков, Н.П.Карабчевский, О.О.Грузенберг, А.С.Зарудный, Д.Н.Григорович-Барский. Опровергая обвинителей, они приводили доводы в пользу того, что настоящими убийцами Андрюши были члены банды грабителей, которыми верховодила содержательница притона Вера Чеберяк.

К процессу, происходившему в Киеве с 25 сентября по 28 октября 1913 года, было приковано напряженное внимание всей российской общественности, за ним внимательно следила мировая пресса. В газетах публиковались страстные молитвы евреев, изливавших свою боль и просивших Бога о спасении. В других газетах помещались молитвы членов Союза русского народа, просивших Бога о спасении русских детей от кровожадных евреев.

Напряжение тех дней становилось порой просто непосильным для людей со слабой психикой. Уже за три дня до начала суда во время службы в киевском соборе святого Владимира один человек начал кричать, что он «святой» и послан, дабы открыть тайну убийства, а на базаре сумасшедший еврей вопил, что это он убил бедного Андрюшу. Позднее подобный инцидент произошел в Вильне, где к постовому подбежал старик с криком: «Арестуйте меня! Я убил Ющинского!» Третий день процесса ознаменовался тем, что еще до начала заседания на киевской улице появился молодой еврей, кричавший: «Не мучьте! Я не убийца! Я не резал Ющинского!» Это был 22‑летний столяр Кунин, которого пришлось доставить в больницу. Даже те участники процесса, которые сохранили рассудок, иногда не выдерживали и падали в обморок.

Несмотря на все усилия властей, присяжные так и не поняли, какое отношение к несчастному Бейлису имеют те ужасы, о которых рассказывали обвинители. Отчеты незаконной слежки донесли до нас их искреннее недоумение: «Як судить Бейлиса, коли разговоров о нем на суде нема»[8]. Суд завершился оправданием. Современники оценивали этот исход как сокрушительное поражение, «вторую Цусиму» имперской администрации. Страстный сторонник обвинения писатель Василий Розанов записал в своем дневнике в ночь после завершения процесса: «О, если бы царь знал, как скорбит русская душа»[9]. Царь знал. Не случайно было запрещено тогда распространение памятных альбомов и кинохроники суда над Бейлисом. Власть не хотела, чтобы ей напоминали о позорном провале.

Однако в то же самое время, когда русские либералы и еврейская общественность праздновали спасение Бейлиса, сторонники обвинения громогласно заявляли о своей победе и поздравляли Виппера, Замысловского и Шмакова с удачным завершением дела. Помимо вопроса о виновности Бейлиса по инициативе Замысловского, поддержанной судьей Ф.А.Болдыревым, присяжные должны были ответить на вопрос, относившийся к общим обстоятельствам гибели Андрюши Ющинского. Вопрос этот не содержал однозначного указания на ритуальный характер убийства, совершенного, как утверждалось, на кирпичном заводе еврея-сахарозаводчика И.М.Зайцева, но был составлен так, что допускал подобное толкование. Сомнительно, чтобы присяжные, ответившие на этот вопрос утвердительно, в полной мере понимали его подтекст. Учитывая их образовательный уровень и утомление долгим процессом, кажется вероятным, что они попались в ловушку обвинения.

Всего лишь через год после завершения киевского процесса началась Первая мировая война, оставившая в прошлом все эти страсти. Тысячи еврейских граждан империи оказались тогда обвиненными в шпионаже и предательстве без какого-либо следствия и суда. В ходе отступления русской армии военные части изгоняли всех евреев, проживавших в прифронтовой полосе, и отправляли их в тыл. Наиболее образованные и состоятельные объявлялись заложниками, многие погибли в ходе бессудных расправ. Мировая война переросла в войну Гражданскую, которая бесконечно ужесточила еврейские бедствия. Уже через шесть лет после оправдания Бейлиса, в 1919 году, части Белой армии устроили зверский погром в Киеве, и Шульгин, доказывавший в свое время вздорность обвинений Бейлиса в детоубийстве, приветствовал теперь погромщиков и пропагандировал выдумки о евреях, стрелявших будто бы в спину солдат. В Фастове, где в 1913 году власти безуспешно пытались доказать еврейскую ответственность за убийство еврейского же мальчика, казаки, не обременявшие себя какими-либо доказательствами, расправились со всей местной еврейской общиной. Подобное происходило повсеместно. В результате погромов, которые осуществляли и белые борцы за единую Россию, и украинские националисты, и красные устроители мировой социалистической революции, погибло около двухсот тысяч евреев. Что касается избитых, ограбленных и подвергнувшихся издевательствам, то на территории Украины через это пришлось пройти абсолютному большинству.

В те же годы в застенках ЧК умер прокурор Виппер и были расстреляны высокопоставленные правительственные чиновники, помогавшие обвинению, а также Вера Чеберяк. Адвокатам Бейлиса удалось спастись от большевистского террора в эмиграции. Оскар Грузенберг вспоминал позднее, как после бегства в удерживаемый белыми Севастополь его сын, претерпевший множество оскорблений из-за своего еврейского происхождения, попытался тем не менее вступить в ряды Белой армии: «Я дал присягу, торжественное обещание служить России, — значит, я свою присягу должен соблюсти». Будучи мичманом военного времени, молодой Грузенберг считал, что его место в российском флоте. Столкнувшись с отказом, он обратился за помощью к отцу, которому пришлось выслушать отповедь заведующего личным составом Чирикова: «В первый раз вижу, чтобы отец гнал сына на убой», а затем и категорический отказ начальника штаба адмирала Бубнова: «Впредь не возобновляйте со мною таких разговоров, — жидам нет и не будет места во флоте, пока я стою во главе его»[10]. Такой вот «русско-еврейский диалог».

А через два с небольшим десятилетия после этих событий началась Вторая мировая война, в ходе которой погибли миллионы евреев. О большинстве еврейских местечек, существовавших в начале ХХ столетия, напоминают теперь только еврейские кладбища. Там, где сохранились.

***

Казалось бы, дело Бейлиса осталось в далеком прошлом. Однако это далеко не так. Падение советского режима ознаменовалось новым подъемом русской националистической идеологии, важнейшую роль в которой занимает пропаганда кровавого навета. Нашлись и новые жертвы. В 1993 году два монаха и священник, убитые тогда в Оптиной пустыне, были объявлены жертвами любавичских хасидов. Об этом продолжают говорить и после того, как было установлено, что убийцей являлся вполне русский человек — Николай Аверин. В наши дни автор «Письма 500», направленного в прокуратуру с требованием о запрете всех еврейских организаций страны, Михаил Назаров обвиняет евреев в убийстве пятерых красноярских мальчиков, чьи обгорелые останки были найдены в заброшенном коллекторе в мае 2005 года. Доказательства? Назаров твердо убежден в том, что помимо евреев некому совершить столь страшное преступление.

Пропагандисты кровавого навета неизменно ссылаются на дело Бейлиса, в котором, как они уверяют, была бесспорно доказана еврейская ответственность за детоубийства. Уже в 1993 году были переизданы книги «героев» процесса — Замысловского («Убийство Андрюши Ющинского»), Шмакова («Умученные от жидов», «Международное тайное правительство»), Пранайтиса («Тайна крови у евреев»). Позднее материалы дела Бейлиса печатались в «Нашем современнике», их переиздавали Олег Платонов[11] и уже упоминавшийся Назаров, дополнивший публикацию церковной службой Андрею Киевскому[12]. Последняя приводится по тексту из архивов Русской Православной церкви за границей, которая недавно торжественно воссоединилась с Московским Патриархатом.

Назаров и Платонов старательно перечисляют все пункты обвинения против Бейлиса, вздорность которых была очевидна уже в 1913 году. В ход идет даже книга монаха Неофита, который уверял, что каждый еврей по закону своему должен убить христианина и что кровавые обычаи евреев обусловлены проклятьем, наложенным на них за распятие Иисуса Христа. Неофит сообщает, что во время смены сезонов на еврейских кушаньях появляется кровь.

Свои аргументы и у редактора «Нашего современника» Станислава Куняева, который принимает посильное участие в разжигании «наветной» кампании. Он считает, что либеральные евреи, оскорбленные обвинениями в кровавых жертвоприношениях, просто не понимают, на что способны «дикие» хасиды[13]. В публикациях Куняева еврейские обычаи превращаются в бесспорные доказательства еврейского изуверства. Система рассуждений следующая: если хасиды бреют головы своим женщинам, то уж христианского-то младенца замучат наверняка.

Особого успеха добились сторонники кровавого навета в Республике Беларусь, связанной с Россией узами особого государственного союза. Здесь процветает почитание канонизированного в 1820 году мученика Гавриила, который, согласно его житию, был убит в 1620 году евреями, коловшими шестилетнего мальчика острыми предметами и собиравшими его кровь. 27 июля 1997 года, в День всех святых, белорусское телевидение показало фильм, утверждавший правдивость этой истории.

Попытки легализации навета предпринимаются и в России. Недавно была опубликована аудиозапись лекции, которую прочитала в апреле 2008 года Светлана Шестакова — преподавательница Тюменского нефтегазового университета, являющаяся по совместительству сотрудником миссионерского отдела православной епархии. Лекция эта предназначалась для будущих преподавателей «Основ православной культуры» — новой учебной дисциплины, которую пытаются ввести сейчас в качества обязательной в российской средней школе. Так что в самом ближайшем будущем все дети школьного возраста, обитающие в нашей стране, имеют шанс услышать примерно следующее: «А маца — это иудейское, в кавычках, причастие. <…> А иудейское причастие — это ничто иное, как в малом количестве кровь православных людей, которые мученически, замучили там. <…> Определенным образом убивается православный младенец или святой, так же как, собственно, была убита царская семья…» То же и о деле Бейлиса: «…дело было ясное, присяжные были запуганы и после февральского переворота, Февральской революции, все присяжные, которые голосовали против Бейлиса, были быстро убиты все голосовавшие. Т. е. это было, к сожалению»[14].

Перечисление подобного рода «обличений» можно было бы продолжать еще долго. Приходится констатировать, что кровавый навет остается реальностью нашего времени, и, как замечает Федор Бурлацкий, «дело Бейлиса не закончено»[15]. На этом фоне публикация серьезного исследования, которое посвящено киевскому процессу, представляется явлением закономерным и вполне актуальным.

***

Грутупс определяет столкновение обвинения и защиты в ходе процесса Бейлиса как «русско-еврейский диалог» — это определение вынесено на обложку его книги. Если следовать данной концепции буквально, среди представителей еврейской стороны диалога следует назвать множество русских писателей и публицистов — от убежденного либерала Короленко до убежденного антисемита Шульгина. Насколько можно понять позицию самого Грутупса, этот латвийский гражданин не считает себя причастным какой-либо из сторон указанной русско-еврейской драмы, но претендует на роль беспристрастного наблюдателя. «Бейлисада» издана в серии «Суд как искусство», и автор заявляет, что рассматривает историю Бейлиса с позиции юриста-профессионала.

Позиция, как выясняется, довольно своеобразная. С одной стороны, для Грутупса очевидна полная абсурдность обвинений в адрес Бейлиса. Он прослеживает, из каких скользких и недостоверных свидетельств пытались сплести свое заключение прокурор и его помощники. В качестве прямого свидетеля против Бейлиса выступала лишь малолетняя Люда Чеберяк, уверявшая, что видела, как Бейлис схватил и потащил куда-то Андрюшу. Учитывая, что в ходе самого заседания мать Люды, Веру Чеберяк, уличили в попытке склонить к подобному же рассказу соседского мальчика, понятно, сколь недостоверно свидетельство ее запуганной дочери. Фонарщик Шаховской, чьи неоднократно менявшиеся показания рассматривались обвинением как важная косвенная улика, с самого начала был уличен в намерении «пришить к делу» Бейлиса, так как тот обвинял его в воровстве дров на заводе. И т. п.

Столь же однозначна и оценка Грутупсом вопроса об убийстве Андрюши Ющинского, на основании которого антисемитские авторы заявляют о разоблачении на процессе Бейлиса еврейских ритуалов. Оставаясь в рамках поставленной задачи, автор не затрагивает проблему достоверности самого кровавого навета, но анализирует представленные суду доказательства. Выступавший на киевском процессе медицинский эксперт Кадьян привел вполне бесспорные аргументы в пользу того, что по самому характеру ран кровь мальчика не могла быть собрана для дальнейшего «ритуального» использования. То же и в отношении места убийства. Утверждение, что оно состоялось на принадлежавшем еврейским хозяевам кирпичном заводе, опровергается дважды проводившейся следственной экспертизой, которая не смогла обнаружить сходства между микросоставом глины на одежде Ющинского и на территории завода.

Авторам, представляющим «еврейскую сторону», всего этого было бы достаточно, но для Грутупса проблема не ограничивается вопросом о виновности или невиновности Бейлиса. Полная несостоятельность обвинения не мешает Грутупсу восторгаться талантом выступавшего в процессе черносотенного депутата Государственной Думы Георгия Замысловского, который произносил яркие речи о еврейской кровожадности и сумел выделить из общего дела тот самый вопрос о месте и обстоятельствах совершения убийства, благодаря которому обличители евреев получили возможность говорить о своей победе. То обстоятельство, что Замысловский использовал свой талант для обвинения невиновного человека, является в оценке Грутупса фактом второстепенным. Это ведь не отменяет его профессионального дарования.

Столь же показательна и характеристика судьи Болдырева. Грутупс отмечает, что судья вел себя в ходе процесса пристрастно. Особо значимой оказалась позиция судьи в заключительной речи, обращенной к присяжным: «Как ни старался Болдырев быть нейтральным, подтекст чувствовался. Виновность Бейлиса… висела в воздухе. Она сквозила в словах председателя… в интонации». При сравнении с оценкой Короленко, который утверждал, что «председательское резюме резко и определенно обвинительное», характеристика Грутупса кажется неоправданно мягкой, но не будем спорить о таких мелочах. Существеннее те славословия, которые Грутупс щедро расточает в адрес Болдырева: «Сдержанность председателя суда была достойна восхищения. Наделенный исключительным тактом Болдырев гасил один конфликт за другим. Если бы не он, с процессом давно могло быть покончено. Вспышки страстей с обеих сторон взорвали бы его. Только благодаря находчивости судьи дело, несмотря ни на что, продвигалось вперед. Болдырев напоминал человека, у которого в руках сосуд с гремучей ртутью. И поручили ему пронести этот сосуд по городу из конца в конец…» На этом блистательном фоне пара предельно кратких замечаний, говорящих о том, что «наделенный исключительным тактом» Болдырев откровенно подсуживал обвинению, мало заметна. Похоже, для автора данная сторона вопроса просто не очень интересна.

Ни один из адвокатов Бейлиса не удостоился в книге Грутупса подобных похвал. Автор лишь вскользь упоминает об их красноречии, сосредоточиваясь главным образом на разоблачении тезиса о виновности Веры Чеберяк: «Если проанализировать "виновность" Чеберяк, выяснится, что и та гроша медного не стоит. Никаких доказательств участия Чеберяк в убийстве не было. Все вымышлено подставными свидетелями и провокаторами».

Нельзя сказать, что это мнение совершенно ново. Чтобы усомниться в версии защиты, достаточно прочесть опубликованную еще в 1930‑е годы книгу А.Тагера. В ней подробно описаны те фальсификации, с помощью которых киевская полиция пыталась сфабриковать доказательства виновности сначала близких Андрюши Ющинского, а потом и Веры Чеберяк. Но Тагер не делает из этих наблюдений вполне однозначного вывода, так что многие еврейские публицисты, ссылающиеся на его работу, с самой глубокой убежденностью повторяют доводы адвокатов Бейлиса о виновности Чеберяк[16].

Детективная логика истории убийства провоцирует финальное разоблачение. Некоторые авторы, признающие несостоятельность обвинений в адрес Чеберяк, предлагают свои версии. Так, С.Степанов доказывает, что Андрюшу зарезал Иван Гончарук, изобличенный в ходе Фастовского дела как убийца Иоселя Пашкова[17]. Почему бы и нет? Но нет и доказательств. То же следует повторить о версии Виктора Балана, которому кажется очень подозрительным один из руководителей киевской черносотенной организации «Двуглавый орел» студент Владимир Голубев, бывший первым, кто указал на Бейлиса. Балан полагает, что Голубев мог организовать убийство мальчика, чтобы спровоцировать таким образом еврейский погром[18]. Приходится, однако, согласиться с Грутупсом: «Вопрос — кто убил Андрюшу Ющинского — остается открытым. Любые догадки будут подобны спекуляциям. Быть может, в Лукьяновку забрел маньяк. Быть может… Одному Богу известно, кто мог это сделать. Возможностей тысячи».

Грутупс продолжает: «Задача этой книги не в том, чтобы найти убийцу. Скорее — в том, чтобы передать страсти и побуждения людей. Показать их слабости, домыслы и предрассудки». Следуя указанной задаче, автор разоблачает не только обвинителей, но и адвокатов Бейлиса. Он считает также, что попытка доказать виновность Чеберяк существенно повредила интересам защиты, доводы которой основывались лишь на фантазиях истеричных обывательниц и уличенных в подлогах полицейских. Добавим, что если бы адвокаты Бейлиса не выдвинули обвинения против Веры Чеберяк, в распоряжении прокурора не оказалось бы и свидетельства ее дочери, говорившей о преступлении Бейлиса. На первых допросах Вера обвиняла в убийстве мальчика главным образом его мать и отчима. Убежденной сторонницей виновности Бейлиса Чеберяк стала только тогда, когда поняла, что адвокаты Бейлиса обвиняют в убийстве ее саму.

Разоблачение доводов защитников Бейлиса для Грутупса явно более значимо, нежели разоблачение доводов обвинителей. Не будем гадать, что стоит за этим — желание сказать новое слово (с обвинителями-то уже давно все понятно) или же какая-то симпатия. Если таковая и присутствует, то на выводы Грутупса это существенно не влияет. Он «и не за красных, и не за белых». В его книге просто стираются какие-либо различия между обвинителями и защитниками. И те, и другие преследовали на процессе свои цели и, как полагает автор, забывали про бедного Бейлиса: «Турнир ораторов был блестящий. Ожидания оправдались. На киевский процесс юристы мобилизовали свои лучшие силы. Да и поле деятельности было обширным. Возможности проявить свои художественные таланты — да сколько угодно. Поражало многоцветье красок. Трудно представить себе столь же сложное и колоритное дело. Дело, где столько возможностей приложить свой ум и сердце. Было где разгуляться художникам слова. Великое разнообразие речей. Некоторые по-настоящему прекрасны. Даже своего рода шедевры. Нет недостатка ни в страсти, ни в глубине, ни в остроумии. Прокурор и гражданские истцы тратят "порох" на защиту Чеберяк. До обвинения Бейлиса руки не доходят. Не менее курьезно обстоит дело и с адвокатами Бейлиса. Ни один не напоминает защитника. Они обвиняли… обвиняли Чеберяк. <…> Бейлису на этом процессе отведена была роль статиста. Да, он там сидел… слушал, переживал и ждал. Неслышный, незаметный».

И все-таки Грутупс не вполне справедлив по отношению к адвокатам. Начнем с того, что они не придумали версию о виновности Чеберяк, но основывались на тех рассказах, которые распространялись соседями этой женщины. С тревогой наблюдая, как воспринимается «наветная» риторика присяжными, адвокаты чувствовали себя просто обязанными противопоставить доводам обвинения какую-то альтернативу. Другой версии в их распоряжении не оказалось. Следовало ли им использовать этот ресурс? Не будучи адвокатом, ответить нелегко. Быть может, Грутупс в чем-то и прав. Необходимо, однако, иметь в виду, что на киевском процессе в действительности речь шла не о Бейлисе. Обвинялся весь еврейский народ. Поэтому-то о Бейлисе и забывали так часто как обвинители, так и адвокаты.

В той специфической — юридической — перспективе, которую определил для себя Грутупс, обусловленная этим обстоятельством сверхзадача защитников Бейлиса видится проявлением их профессиональной недобросовестности. Адвокаты посмели забыть про своего клиента! В данном случае суждение профессионального юриста решительно расходится с тем, что представляется естественным — человеческим пониманием ситуации.

Добавим лишь, что в подобного рода вопросах каждый сам для себя решает, что для него принципиально значимо, а что — второстепенно. Главное — не погрешить против истины. Напомним, что даже расточая комплименты Замысловскому и Болдыреву, Грутупс здраво оценивает их роль в ходе процесса. При всех возможных замечаниях, работа, проделанная этим автором, исключительно основательна и добросовестна. Демонстративное отсутствие какого-либо сочувствия к евреям не помешало ему разобраться в обстоятельствах следствия и процесса. В объемной «Бейлисаде» собрана и систематизирована огромная информация, причем это не только изложение известных публикаций, но и результат самостоятельного исследования архивных материалов. Как писал покинувший нас недавно Александр Исаевич Солженицын: «О процессе Бейлиса написаны тысячи и тысячи страниц. Кто захотел бы теперь вникнуть подробно во все извивы следствия, общественной кампании и суда — должен был бы, без преувеличения, потратить не один год»[19]. Написано как будто про Грутупса. И дело, конечно, не только в его усердии. Современные черносотенцы, стремящиеся доказать реальность еврейского ритуального изуверства, также не жалеют ни времени, ни сил. Еще не известно, кто занимался делом Бейлиса дольше — Грутупс или, например, Назаров. Существенно, что Грутупс сохраняет в своей работе верность фактам.

Одно только «но». Читателю «Бейлисады» следует помнить, что автор этой книги специфически избирателен в изложении информации. Постаравшись занять позицию «над схваткой», Грутупс явно решил опустить те сведения, которые нарушают интригу и с полной однозначностью говорят о недобросовестности обвинения. Прежде всего, он предельно сдержан в описании тех ситуаций, в которых проявлялось влияние на ход процесса «административного ресурса». Даже указав на «серый» состав присяжных, Грутупс не говорит вполне однозначно, что подбор их был сделан в нарушение обычной практики киевского суда, и умалчивает, что сторонники обвинения возлагали на данное обстоятельство свои надежды. Лишь вскользь сообщается, что полиция скрывала от адвокатов Бейлиса те письма, которые, по мнению полицейских, содержали полезные для защиты сведения. Ни слова об истории с папскими посланиями. Ничего о государственном вознаграждении, ожидавшем после процесса обвинителей, предельно кратко — о судебных преследованиях, с помощью которых власти сводили счеты с критиками…

Столь же показательным кажется и обращение Грутупса к опыту российских «наветных» процессов. В целом, это история скандалов, завершавшихся неизменным оправданием обвиненных. Единственное исключение — Саратовское дело (1852–1860). После двух приговоров судов разных инстанций оно было окончательно решено на собрании Государственного Совета, который хотя и не признал ритуальных мотивов, тем не менее счел евреев виновными в убийстве двух мальчиков. Грутупс ничего не рассказывает о прочих прецедентах, но довольно обстоятельно описывает именно Саратовский процесс. При этом он указывает, что рассказы о еврейских преступлениях, легшие в основу обвинения, содержат в себе неправдоподобные обстоятельства, что речь идет о явных выдумках, оговорах. И тем не менее ощущение некоторой двусмысленности остается. На фоне других «наветных» историй дело Бейлиса выглядело бы иначе…

Некоторые обстоятельства дела излагаются в «Бейлисаде» с такими подробностями, что иногда даже сомнения возникают. Откуда, например, известно, как звучал голос мальчиков, когда, обнаружив тело Андрюши Ющинского, они сообщали взрослым о своей страшной находке? Кто засвидетельствовал, что у свидетельницы Малицкой блестели глаза и «даже осанка стала грациознее», когда она отвечала на вопросы адвоката Зарудного? Откуда знает Грутупс, что ответ прокурору свидетельницы Елены Черняковой сопровождался «неповторимым жестом, полным самодовольства и заносчивости»?.. Такое впечатление, что по крайней мере в некоторых эпизодах своей работы наш автор следует уже не букве, но скорее духу прочитанных им документов. Он так вник в эту столетней давности историю, что словно наяву видит и слышит все тогда происходившее. Невольно задумаешься, что же подвигло на столь самоотверженный труд латвийского гражданина по фамилии Грутупс, который посвятил свое сочинение дедушке Никите Васильевичу Филатову, коллежскому секретарю казначейства Курляндской губернии? Впрочем, нет необходимости обсуждать личность автора. Его книга достаточно красноречиво говорит за себя сама.