Долгое время хорошо переведенная и красиво изданная еврейская книга на русском языке оставалась недостижимой мечтой. Отвратительные переводы, Шагал на обложке (что бы ни было под ней) — таков был «фирменный» стиль. С год назад возникло ощущение, что что-то в этом отношении начало все-таки меняться. В немалой степени причиной тому — межиздательская серия «Проза еврейской жизни», рожденная стараниями (и средствами) американского фонда «Ави хай». Признаюсь: каждую новую книжку этой серии — такую ладную, в щегольском синем мундирчике — я предвкушал, как ребенок — подарок на день рождения. И подарки не заставляли себя ждать, только не раз в год, а гораздо чаще. Многое в этой серии мне нравилось: и остроумно найденная пропорция между известными и неизвестными авторами, и то, что еврейская литература разворачивалась перед читателем как единый процесс — вне зависимости от стран и языков, и восхитительный дизайн Андрея Бондаренко — на мой (и не только на мой) взгляд, одного из лучших книжных дизайнеров современной России. И главное — добротные переводы, почти не грешащие ни неуклюжими «переводизмами», ни перевранными реалиями. Достаточно посмотреть, например, на книгу финского писателя Даниэля Каца — несомненную удачу «Прозы еврейской жизни»[1]. Все коронные достижения новой серии тут налицо: новое имя, превосходный роман, профессиональный перевод. Живи и радуйся. Я и радовался…

И вот опять, как говорится, «кажинный раз на эфтом самом месте»… «Эфто самое место» давно известно — это Ицхок Башевис-Зингер. О том, как переводят Башевиса в России и что такое качество переводов означает, мне уже писать доводилось[2].

Коллаж Александра Рохлина 

В серии «Проза еврейской жизни» вышло четыре произведения Башевиса: «Папин домашний суд», «Раб», «Раскаявшийся» и «Семья Мускат». Все остальные писатели, представленные в серии, удостоились пока лишь по одному томику каждый. Отдельный вопрос, за что Башевису, публиковавшемуся в переводах на русский чаще, чем любой другой (за исключением Шолом-Алейхема) еврейский автор, такие честь и место. Но, допустим, в особом подходе к «главному» на сегодня еврейскому писателю есть определенная логика. Вероятно, она состоит в том, чтобы идти от известного к неизвестному и тем самым укоренить новую серию в читательском сознании.

Из четырех перечисленных книжек Башевиса две когда-то по‑русски уже выходили. Сборник автобиографических рассказов «Папин домашний суд»[3] в новом, не идеальном, но приличном (за исключением крайне неудачно переведенного заглавия[4]) переводе с идиша Муси Вигдорович избавляет русского читателя от кошмара предыдущего перевода с английского[5]. Роман «Раб» переиздан в старом, опубликованном когда-то иерусалимским издательством «Библиотека-Алия», переводе с идиша Рахили Баумволь[6]. Здесь проблем две: во-первых, «Раб» — роман, на мой взгляд, слабый, в чем переводчик, разумеется, не виноват, а во-вторых, перевод тоже не свободен от серьезных недостатков, хотя и выполнен с языка оригинала.

Теперь о двух книгах Башевиса, никогда ранее по‑русски не выходивших.

Начнем с «Раскаявшегося»[7]. Этот не самый сильный, хотя во многих отношениях интересный роман Башевиса по нехорошей российской традиции переведен с английского. Отсюда неизбежные «достижения» типа: «Кисти предписанной ритуалом бахромчатой нижней рубашки свисали чуть ли не до колен». Ну, прежде всего, ритуал ничего предписывать не может, предписывает все-таки закон. А «кисти и т. д.» (всего шесть слов) — как, вероятно, понял читатель, это всего лишь «цицес». Вся эта уродливая конструкция — результат чрезвычайно характерных для английских переводов Башевиса «внутренних комментариев», когда непонятная реалия не объясняется в сноске, а переводится описательно. Механически скопированные с английского, такие конструкции стали устойчивой приметой «русского» Башевиса[8].

Но самое главное, перевод совершенно не передает тот образ, ту мысль, ради которой был написан роман. По‑русски он выглядит как плоское и примитивное морализаторство, оставляющее читателя в недоумении: к чему все эти банальности? В оригинале же «Раскаявшийся» — это пристрастная, злая до несправедливости сатира на неоортодоксов. Монолог «раскаявшегося» представляет героя человеком слабым, малокультурным, плохо образованным, человеком, который, обретя себя в религии, смотрит на весь мир с нескрываемым самодовольством. Ничего этого в русском переводе почувствовать нельзя. И не понятно с кого за это спрашивать — то ли переводчик плох, то ли переведенный им английский текст никуда не годится.

Ну и в завершение — о «Семье Мускат»[9]. Это не только самый «толстый», но и самый главный «внутренний», то есть рассчитанный на еврейского читателя, роман Башевиса (главный «внешний», видимо, «Шоша»). Башевис когда-то, в 1920‑е годы, начинал свою литературную карьеру с переводов на идиш Томаса Манна. И остался «ушиблен» Манном на всю жизнь. Создавая «Семью Мускат», Башевис стремился написать «еврейских» «Буденброков», настоящий европейский семейный роман — жизнь множества людей на фоне большого города и большой эпохи. Появление «Семьи Мускат» на русском языке должно было бы стать вехой в освоении русским читателем Башевиса, показать его с новой, незнакомой еще стороны.

…А получилось как всегда…

Как известно, финальной версией текста своих поздних произведений (например, «Шоши») Башевис считал не журнальную или газетную публикацию в оригинале, а английский перевод. «Ранний» Башевис публиковал свои произведения на идише, не ожидая, что их когда-нибудь переведут на английский. Переведенными на английский язык они оказались много поздней. Уже одно это делает их «перевод с перевода» нелегитимным.

По большому счету, всем, и издателям серии «Проза еврейской жизни» тоже, надо сказать самим себе раз и навсегда: нет такого жанра — «перевод с перевода»! НЕТ, И ВСЕ ТУТ!!! У вас нет под рукой переводчиков с идиша — не издавайте Башевиса, мало ли на свете хороших писателей. Или все-таки найдите переводчика. Со всех остальных языков, например с финского или иврита, нашли же.

Переводить, однако, взялись с английского — со всеми вытекающими отсюда последствиями. Приглашен был Александр Ливергант, один из лучших сегодня переводчиков англоязычной прозы. Но переводил-то он при этом не текст Башевиса, а текст своего американского коллеги, не неся, естественно, ответственности за качество его труда.

Важен и еще один аспект. По‑английски (а теперь, вследствие этого, и по‑русски) существует не «Семья Мускат», а ее сильно сокращенная редакция, можно сказать — дайджест. Судите сами: русский перевод — 34 печатных листа, оригинал на идише — 54. Усушка и утруска составила почти 40%! Возможно, Башевису (или его издателю) роман показался слишком длинным для американского читателя, но нам-то, еще в школьные годы освоившим «Войну и мир», какое до этого дело?

Еще раз повторю: Александр Ливергант — прекрасный переводчик, он легко справляется с переводимым текстом, создавая крепкие, убедительные русские фразы. Проблема только в том, что справляться, по существу, не с чем. Примитивный английский перевод давно убил оригинальный еврейский текст, особенности авторской интонации, напряжение синтаксиса.

Ну и в довершение — «дежурное блюдо», имена собственные и реалии. Начнем с того, что роман называется в оригинале «Ди фамилие Мушкат», то есть «Семейство (в значении “род”, “клан”) Мушкат», а не «Семья Мускат». И почему, кстати, «Мускат»? Совершенно непонятно… Дальше — больше. Начиная со второй главы на страницах романа появляется молодой провинциал, один из главных героев, именующийся в переводе «Аса-Гешл». Но нет такого еврейского имени «Аса»! В оригинале героя зовут вполне по‑человечески, то есть по‑еврейски — Ойзер-Гешл. Ойзер (русский эквивалент Азария), а никакой не Аса! Ну, если переврано имя главного героя, то что уж говорить об остальных…

Неточные и прямо неверно переведенные реалии раздражают, как скрип по стеклу. «Суконная кепка с высокой тульей» — типичный для «английского» Башевиса комментирующий перевод. По‑еврейски этот предмет называется «капелюш», а по‑русски — «картуз». Вообще, «кепки» в тексте на каждом шагу, что приводит к комическим последствиям, например: «видневшиеся из-под кепки пейсы». И так с очень многим. Ермолка именуется «кипо́й», то есть словом, имеющим абсолютно современный, израильский колорит. На улице продают кожаные хлысты (!), которыми наказывают непослушных детей. На самом деле речь идет о «канчиках», специальных маленьких плеточках, которыми мальчиков пороли в хедере. В синагоге стоит «Ковчег Завета» (не больше и не меньше!). Польские евреи, говоря о своих русских единоверцах, называют их то «литовцами», то «литвинами». Имеются в виду, разумеется, литваки…

Продираясь сквозь русский текст, приходится только догадываться о том, какая еврейская идиома была первоначально использована автором в том или ином случае. От того, что перевод выполнен с перевода, конструкции, надо сказать, получаются просто тошнотворные. Например: «Господь не уполномочивал меня следить за тем, как выполняют Его заповеди». Между тем в оригинале была использована популярная идиома «Их бин нит кейн готс стряпче». То есть: «Я у Бога в поверенных не состою». Такое пренебрежение (во многом вынужденное) к еврейской идиоматике приводит также и к порче идиом русских. Например: «На улицах было темно, как в Египте». Понятное дело, что имелась в виду существующая и в русском языке «тьма египетская». А чего стараться, подыскивать точные конструкции, когда весь переводимый текст неживой, деревянный? Увы, другим он быть и не может, поскольку не авторский, а переводной.

Наконец, «Семья Мускат» — единственная пока из книг в серии «Проза еврейской жизни», которая удостоилась обширной сопроводительной статьи. Эта статья профессора Тель-Авивского университета Ханы Уирт-Нешер — типичный образец современного плохого литературоведения, литературоведения «ни о чем». Кроме пересказа своими, довольно корявыми словами содержания романа и обширных цитат из него, статья содержит рассуждения, продиктованные не текстом самого произведения, а некоторыми общими местами, которые полагается предъявлять современному «интеллектуалу». Приводит это, разумеется, к результатам довольно нелепым. Например: «Русский полицейский и Саксонский сад — знаки, свидетельствующие о том, что Польша была оккупирована соседними державами с Востока и Запада». И далее: «Наименование парка оживляет историческую память: Саксонский сад напоминает о притязаниях Германии на польские территории». Проблема, однако, в том, что Саксонский сад, который называется так и сейчас, является отнюдь не знаком оккупации, а напоминанием о тех временах, когда Польша была независима, а королем ее был саксонский курфюрст Август Сильный. То, что для автора статьи собственные рассуждения, вышитые по раз и навсегда заданной канве, важней обсуждаемого текста, хорошо видно и из того, что она этот текст едва помнит. Так, например, один из важнейших персонажей романа, зять и антагонист старого Мешулама Муската, Абрам Шапиро, назван в послесловии его сыном — Абрамом Мускатом, который «направляется к отцу».

Коллаж Александра Рохлина 

Мы, после недолгой надежды на то, что дело еврейского книгоиздания в постсоветской России наладится, снова возвращаемся туда, где были пятнадцать лет тому назад: для того, чтобы переводить Башевиса, не нужно знать идиша, для того, чтобы писать о Башевисе, вообще не нужно знать ничего. А на книжном рынке появился еще один Башевис, украшенный венком из «хрен‑травы»[10]. Такие книги не просто плохи, но вредны — ведь понятно, что новый перевод «Семейства Мушкат» (именно так!) будет надолго задержан появлением этого «полуфабриката».

Серия «Проза еврейской жизни» началась очень удачно, и вот опять такой срыв. Обидно.