Публикация сочинения Александра Исаевича Солженицына «Двести лет вместе» явилась событием весьма заметным, в чем-то даже незаурядным. Трудно припомнить другую книгу, чье появление породило бы столько страстных и противоречивых отзывов — от восторженного принятия до самого непримиримого отрицания[1].

Прошли годы — и прежний накал с неизбежностью поутих. Сейчас остается лишь вспоминать о тех недавних временах, когда журналы наперебой публиковали статьи, посвященные сочинению Солженицына по истории русско-еврейских отношений, иногда даже подборки разных мнений о нашумевшем двухтомнике. Но и утратив былую остроту, тема не иссякает. Теперь вместо статей публикуются книги. По количеству их, разумеется, меньше, но это с лихвой компенсируется объемом — сотни страниц! И если статьи писали как противники, так и сторонники Солженицына, то авторами книг являются только его критики. Видимо, им жаль приложенных усилий, хочется увидеть свои рассуждения под книжной обложкой. Как написал в предисловии к одному из таких сочинений — работе Марка Дейча[2] — известный историк Г.В.Костырченко: «Теперь эти словесные молнии по крайней мере не уйдут в песок, что, к сожалению, случается почти со всем, что появляется в обслуживающих, по определению, лишь злобу дня газетах».

Костырченко характеризует работу Дейча как «остро критический памфлет», чье содержание наполнено «едким — на грани фола — сарказмом». Дейч раскрывает кухню Солженицына, прослеживает, как «классик» обрабатывает цитаты из других авторов, вырывает их из контекста и сталкивает с близкими фразами, в результате чего смысл высказываний существенно меняется (Дейч называет это «обрезанными» цитатами). Солженицын препарирует таким образом Карамзина, Гессена, Успенского, документы думской комиссии, полицейские отчеты, работу Костырченко... Многие события искажаются при этом самым невероятным образом. Например, история чудовищного Белостокского погрома, начавшегося после откровенной полицейской провокации, превращается у Солженицына в рассказ о бунте анархистов, которых усмиряли доблестные российские войска, оклеветанные впоследствии бессовестными либералами. А когда Дейч берет на себя труд проверить информацию Солженицына о подавляющем преобладании еврейских функционеров в руководстве сталинских лагерей, выясняется, что автор «Архипелага ГУЛАГ», создавая свои «еврейские списки», решительно умалчивает о роли подобных же функционеров, русских по национальности. То же и во множестве других вопросов — от истории спаивания русского народа коварными евреями до рассказа о лагерных придурках, большинство которых состояло будто бы из евреев. Прослеживая истоки подобной позиции, Дейч обращается к вопросу об авторстве приписываемого Солженицыну откровенно антисемитского сочинения 1968 года, которое опубликовал недавно один из его националистических поклонников[3]. Сам Солженицын наотрез отвергает свою к этому причастность, но сравнение апокрифа с текстом «Двухсот лет вместе» доказывает — преемственность несомненна, слишком уж много текстуальных совпадений.

Критика Дейча точна, беспощадна, часто просто убийственна. Окажись на месте Солженицына честный офицер, он, полагаю, должен был бы застрелиться. Впрочем, поскольку наш герой пребывает ныне в звании пророка — по-военному это не меньше чем маршал, а то и генералиссимус — я за него спокоен. Генералиссимусы не стреляются. В конце концов, будь Солженицын честным офицером, то истории этой и вовсе бы не случилось. Но дело, видимо, не в какой-то циничной лживости Александра Исаевича. На мой взгляд, к данному случаю больше подходит другой диагноз — тяжелая маниакальная одержимость. Для оценки достоверности труда Солженицына это обстоятельство значения, конечно же, не имеет, но с точки зрения мотивов и характеристики героя оно существенно.

Удачная в целом работа Дейча имеет, однако, и свои спорные, да что там, вполне бесспорные — неудачные стороны. Например, как деликатно замечает Костырченко, «трудно согласиться с Дейчем, что существовал некий "план власти" по устранению ставшего неугодным премьер-министра» — Столыпина, убитого будто бы по прямому распоряжению императора. Несомненны свидетельства об охлаждении Николая II к Столыпину, и есть все основания согласиться с тем, что роковой выстрел Богрова «избавил» премьер-министра от неизбежного в ближайшем будущем увольнения, но, при всех недостатках последнего российского императора, циничным заказчиком убийства в стиле итальянских мафиози он все-таки не был. Тут Дейч, что называется, перебрал. Такая же полемическая неумеренность проявляется им и в оценке самого Солженицына. Дейч без каких-либо колебаний относит его к числу российских «красно-коричневых», помещая где-то между КГБ и Гитлером. Сказывается стиль памфлета.

В качестве другого примера критической ревизии солженицынского наследия можно указать на новое, расширенное издание книги «Вместе или врозь?» живущего в Вашингтоне журналиста Семена Резника[4], уже много лет публикующего работы по истории российского антисемитизма[5]. Как заявляет сам Резник, он чувствует себя «ассенизатором» и просто вынужден заниматься вопросами, которых избегают профессиональные историки. Конечно, ассенизатор не мог оставить без внимания и книгу Солженицына.

Подобно Дейчу, Резник детально разоблачает творческую кухню «Двухсот лет вместе», только искаженные Солженицыным цитаты именует не «обрезанными», а «кастрированными». У самого Резника цитаты уж точно не кастрированные — обличая Солженицына, он публикует весьма обширные (иногда более чем на страницу) извлечения из дневников Витте, великого князя Александра Михайловича, генерала Куропаткина… Окунувшись в историю XIX–XX столетий, Резник приводит множество любопытных, часто малоизвестных сведений, излагавшихся Солженицыным самым превратным образом.

По интонации Резник не столь беспощаден, как Дейч, свою позицию он выражает куда сдержаннее. Впрочем, и у него прорываются порой не вполне академические формы изложения (например, еврейский автор Биккерман, по словам Резника, «бессовестно врет»). Но даже по объему (в три раза большему, чем у Дейча) работа Резника — отнюдь не памфлет. Как отмечает издатель, «эта книга не столько анализ дилогии Александра Солженицына "Двести лет вместе", сколько параллельное с ним прочтение истории России с попыткой определить реальное место в ней евреев и так называемого еврейского вопроса». Но если с критикой Солженицына в работе Резника все убедительно — по крайней мере в большинстве случаев, — то относительно адекватности предложенного им «параллельного прочтения» истории России возникают существенные сомнения.

Глаз спотыкается на множестве досадных мелочей. Странно звучит, например, замечание относительно приписываемых Александру III слов о том, что ему радостно слышать, когда бьют евреев, чего допускать, однако, нельзя. Солженицын решительно отвергает достоверность данного сообщения, Резник же замечает: «Были сказаны царем эти слова, или кем-то ему приписаны, сказать трудно…» Очевидно, ему не известно, что указанная фраза приводится в дневнике хорошо осведомленного российского цензора Евгения Михайловича Феоктистова[6]. Цитируя Витте, упоминавшего «некую еврейку из Минска», которая перешла от сотрудничества с полицией к участию в революционной борьбе, нужно было или рассказать биографию Мани Вильбушевич, или, если биография эта неизвестна, не упоминать об этом вовсе. И уж совсем нелепо характеризовать как близких единомышленников министра внутренних дел Святополка-Мирского и его соперника Витте. Резник исходит из общей логики развития событий, событий этих не зная. Не зная, в частности, что увольнение Святополка-Мирского с поста министра произошло не без интриг ревновавшего к его карьерным успехам Витте.

Еще один пример. Резник добросовестно излагает известные хасидские воспоминания, согласно которым находившийся в ленинградской тюрьме на Шпалерной любавичский ребе И.-И.Шнеерсон проявил редкое мужество и заставил чекистов уважать себя, добившись права отвечать следователю на идише через специального переводчика. Однако, как отмечает М.Бейзер, на чью работу «Евреи Ленинграда» Резник неоднократно ссылается по другим поводам, сохранившееся в архиве ФСБ дело Шнеерсона делает эту героическую легенду нереальной[7].

Подобные «мелочи» рассыпаны по всей книге. Конечно, все это не имеет существенного отношения к работе Солженицына. За исключением разве что свидетельства Феоктистова — знай о нем Резник, он мог бы критиковать автора «Двухсот лет вместе» с большей решительностью. Но в некоторых случаях, желая оспорить утверждения Солженицына, Резник сам уклоняется от объективного изложения исторических событий — только в другую сторону. Замечательно, что, в отличие от Александра Исаевича, наш автор не позволяет себе «кастрировать» приводимые им цитаты, но и сохраняя верность источникам, стоило бы проявить бо́льшую взвешенность при их отборе. Так, когда Резник начинает характеристику Петра Столыпина отрывком из издававшейся в Харбине русской фашистской газеты, утверждавшей, что Столыпин был первым русским фашистом, это само по себе ставит под сомнение объективность всех его дальнейших рассуждений о данном политическом деятеле. С таким же успехом можно было бы постулировать, что Иисус Христос являлся первым коммунистом или первым хиппи — имеются ведь и такие точки зрения. Разоблачая пристрастность в этом вопросе Солженицына, Резник откровенно демонизирует царского министра — с явным ущербом для исторической реальности. Например, указывая, что в соответствии с пожеланием Николая II Столыпин финансировал черносотенные газеты, Резник забывает сказать, что в газетах этих премьер-министра, как правило, жестко ругали, что его политика не имела ничего родственного с черносотенной программой, что энергично, хотя и безуспешно, Столыпин пытался провести в жизнь законы, которые должны были бы облегчить положение российских евреев...

Столь же односторонне пишет Резник и о Плеве. Старательно доказывая весьма сомнительную версию непосредственной причастности Плеве к организации Кишиневского погрома, Резник просто знать ничего не желает о серии проведенных этим царским сановником постановлений, реформировавших российское законодательство в благоприятном для евреев направлении [8]. Пытаясь разобраться в истории кишиневской трагедии, Резник явно не знает многих сопутствовавших ей обстоятельств — например, истории сближения Плеве и идейного вдохновителя погромщиков Крушевана, которых познакомил известный в то время писатель В.Л.Кигн-Дедлов. С другой стороны, наш автор явно перебирает по части конспирологических теорий и даже историю Февральской революции описывает в духе заговора, наивно доверяя в этом вопросе монархисту Г.М.Каткову. И уж подлинный шедевр — замечание об «амбивалентном» отношении христианства к Ветхому Завету, на основании чего Резник тщится доказать, что уже в 1930-е годы советская атеистическая критика библейских преданий о сотворении мира и человека била будто бы «в основном по иудаизму».

Разумеется, «кастрированные» цитаты, к которым прибегает Солженицын, вещь постыдная, но лучше ли «кастрированное» изложение исторических событий? Российская реальность столетней давности была бесконечно сложнее и многозначнее, чем это представляется Резнику. Похоже, не стоило писателю-публицисту браться за задачу серьезного исторического исследования. Результат сомнителен. Не памфлет, но и не научная работа — автор оказался между двух стульев…

Впрочем, все познается в сравнении. Если на фоне цельной, жестко критической книги Дейча неоправданно амбициозная по своим задачам работа Резника проигрывает, то рядом с сочинением Я.И.Рабиновича[9] она может показаться образцом солидного научного изыскания. Забавно, что объем сочинений Резника и Рабиновича одинаков — 704 страницы. Возможно, какой-нибудь обличитель жидомасонских интриг усмотрит в этом тайный символический смысл, но следует признать, что со стороны жидомасонов публикация опуса Рабиновича выглядит очень нерасчетливой. Если Резник в своем труде приводит обширные выдержки из дневников начала ХХ столетия, то Рабинович приводит не менее пространные извлечения… из работы самого Резника. Подобным же образом использует он публикации Дейча, Костырченко, Кациса, Канделя, Тагера... Да что там исторические и публицистические работы — более чем на двадцати страницах своей книги Рабинович перепечатывает посвященную Солженицыну беседу редактора газеты «День» Владимира Бондаренко с издателем «Международной еврейской газеты» Танкредом Голенпольским. В общем, места не жалеет.

Среди прочих заимствований обнаружил я и собственное сочинение. Отнюдь не случайно вторая глава книги Рабиновича называется так же, как и моя статья, опубликованная несколько лет назад[10]. В этой главе воспроизводится — не пересказывается, а дословно повторяется — значительная часть статьи, но догадаться об этом читатели не смогут — ссылки отсутствуют. Надо сказать, что это далеко не единственная «незакавыченная цитата» в труде Рабиновича — того же Резника он тоже часто воспроизводит без каких бы то ни было указаний, лишь упоминает его в начале своей книги как «весьма авторитетного писателя». Автор этих строк упоминания не удостоился — то ли написал пока слишком мало, то ли наоборот — слишком много. Можно предположить, что Рабинович обиделся на мою оценку его многотомного исторического сочинения «В поисках судьбы: Еврейский народ в круговороте истории» (М., 2001–2002) [11]. Сравнив сей труд Рабиновича с двухтомником Солженицына, я позволил себе отдать предпочтение последнему. При всех недостатках «Двухсот лет вместе» даже в заблуждениях нобелевского лауреата все же есть определенная внутренняя логика и последовательность, чего, увы, нельзя повторить о текстах Рабиновича. В них — неудержимый поток сознания, иногда кажется даже, что потоп.

Но оставим личные счеты. Да, в своей «антисолженицынской» книге Рабинович перепечатывает в немыслимых объемах других авторов, часто не указывая на источник заимствования. Да, он путано излагает собственные мысли, перескакивает от темы к теме, перемежает изложение исторических событий разоблачениями фильма Мэла Гибсона, современных российских националистов или антисемитов украинского разлива. Да, он по-детски наивен, о чем свидетельствуют прелестные замечания типа: «Разве не обидно из уст именитого писателя слышать такие упреки, ведь среди каждого народа были, есть и будут храбрецы и трусы, почему евреи должны быть исключением из общего правила?», или назидательное: «Вот так, от истины деться некуда». Однако работа Рабиновича не сводится только к сумбуру и эмоциональным всплескам, есть в ней и положительные устремления. Яков Иосифович желает постичь самое главное — определить место евреев в мире и истории. Это бесконечно расширяет тематику его исследования, так что заимствованные у прочих авторов высказывания о книге Солженицына составляют только повод для самых глубокомысленных рассуждений о судьбе еврейского народа, о государстве Израиль, о диаспоре, особо — о России и Украине, которые, как точно известно Рабиновичу, потеряв своих родных евреев, будут обречены на вырождение и гибель. Попутно Рабинович определяет роль интеллигенции в современном мире, рассказывает о Шестидневной войне и арабо-израильском противостоянии, объясняет почему раввин Берл Лазар лучше раввина Адольфа Шаевича и прочее, прочее… При таком запросе даже удивительно, что книга вместилась всего в 704 страницы. Другим удивительным обстоятельством является то, что графоманские извержения Рабиновича находят вполне солидных издателей и кто-то оплачивает их публикацию. Чудны дела твои, Господи!

Всей душой разделяя критические замечания в адрес Солженицына, вынужден с сожалением констатировать, что не все в порядке и со многими его критиками. Даже убедительное разоблачение лежащей в основании «Двухсот лет вместе» технологии фальсификаций само по себе еще не гарантирует полноценного понимания русской и еврейской истории, и многие авторы, взявшиеся поправить Солженицына, увы, сами грешат против истины. В общем, есть еще чем заниматься, изучая и осмысляя эти двести лет вместе...