Опечатанный вагон: Рассказы и стихи о Катастрофе / Сост. и ред. З.Копельман; Евр. агентство для Израиля, Комис. по матер. искам к Германии. – М.: Мосты культуры; Иерусалим: Гешарим, 2005. – 368 с. 5000 экз.

Сборник «Опечатанный вагон» заявлен издателями как антология, предназначенная «всем читающим по-русски, но в первую очередь — людям, занятым на ниве просвещения», как книга, которая «поможет всем нам углубить и расширить подход к теме Катастрофы, особенно в просветительской деятельности среди молодежи». Точнее было бы назвать сборник со столь явно обозначенной образовательной функцией хрестоматией. Благодаря различным фондам и грантам за последнее время увидело свет несколько русскоязычных детских книг и хрестоматий, посвященных трагедии европейского еврейства в годы Второй мировой войны. Но «Опечатанный вагон» явно выбивается из общего ряда этих изданий, подернутых зачастую столь свойственным для «заказных» работ тленом безразличия и бездумья. Тем более уместным представляется именно в связи с выходом этой книги, в целом достойной и вдумчивой, обсудить что предлагается сегодня в качестве рекомендуемого чтения для наших детей, подростков, молодежи по этой болезненной, горькой, противоречивой, но в то же время и необходимой, неизбежной, неизбывной теме — Холокост.

Составитель сборника, израильский литературовед и переводчик Зоя Копельман, предлагает рассматривать свою антологию как цельное «полифоническое произведение». Все включенные в сборник стихи, рассказы, фрагменты из книг разных авторов «рекомендуется читать как единый текст», как связный рассказ «о Катастрофе в порядке хронологии описываемых событий и преемственности сюжетов, независимо от того, когда и где написано произведение». Очевидным образом, подобная концепция предполагает подчеркнуто личностный подход составителя к отбираемому материалу. И не случайно предисловие З.Копельман к «Опечатанному вагону» можно назвать самостоятельным произведением с тонким, глубоким анализом ряда представленных текстов, прежде всего поэтических.

Литературный уровень вошедших в сборник материалов явно неровен. Прямолинейные рассказы израильской писательницы Иды Финк соседствуют с многослойными, полными библейских аллюзий шедеврами Пауля Целана, а глава из потрясающего эпического свидетельства Ицхака Каценельсона с механически сконструированным апокалиптическим эссе американского раввина Джека Римера. Но такая неровность неизбежна в любой антологии, а в данном случае оправдывается внутренней логикой «единого текста». Многие произведения увидели свет по-русски впервые, некоторые — в новых переводах, порой более удачных, чем публиковавшиеся ранее (например, фрагмент из романа Эли Визеля «Одно поколение спустя»). Наиболее яркой представляется заключительная часть сборника, посвященная взгляду на Холокост людей сегодняшних. Здесь и отрывок из романа Давида Гроссмана «Смотри слово “любовь”», и стихотворение Меира Визельтира «Папа и мама ушли в кинотеатр. Илана осталась одна…», и фрагменты книг Иегуды Амихая. Здесь же и поэма Дана Пагиса, давшая название всей антологии, — «Опечатанный вагон». Память о том страшном времени — словно опечатанный вагон для каждого из нас, мы должны его распечатать и понять: как и почему это произошло? Как жить? Кому мстить? Оплачены ли счета?

В предисловии составитель заявляет еще один принцип своей работы: «В книгу отбирались русские переводы художественных произведений, связанных с темой Катастрофы». Но что же тогда делают в сборнике отрывок из романа «Жизнь и судьба» Василия Гроссмана, «Бабий Яр» Евгения Евтушенко, стихи пишущих по-русски Юлии Винер и Елены Аксельрод? Почему составитель все‑таки нарушает свои же (или поступившие от заказчика?) установки?

Кажется, мы затрагиваем здесь некоторую ключевую проблему, корневое противоречие, лежащее в основании и этого издательского проекта, и многих других образовательных инициатив, связанных с темой Холокоста. Рассматриваемая книга предназначена читателям в постсоветских странах — но слишком многое в ней создает ощущение, что этот «опечатанный вагон» прибыл к нам из-за границы, что в очередной раз мы имеем дело с попыткой экспорта памяти. Можно было бы указать на целый ряд редакторских недоработок, выдающих, что готовилась книга вне российского литературного и издательского контекста, и подчеркивающих этот стойкий привкус «иноземного товара»[1]. Но прежде всего, разумеется, речь идет о самой концепции хрестоматии, составленной лишь из переводных текстов. Трудно отделаться от мысли, что в первую очередь помогут нынешней молодежи «распечатать» вагон памяти не переводы, а оригинальные произведения авторов, говорящих на одном с читателем языке, рассказывающих о знакомых и понятных читателю культурных, бытовых, географических реалиях. Таких произведений немало, но они полузабыты, не используются в учебных программах, не включаются в антологии. Монолог Изи Кремера из «Братской ГЭС» того же Евтушенко, «Ров» и «Зов озера» А.Вознесенского, «Кадиш» А.Галича, «Как убивали мою бабку» Б.Слуцкого, «Отче наш» В.Катаева, «Дамский портной» А.Борщаговского, «Я должна рассказать» М.Рольникайте… Список этот легко продолжить.

В чем опасность экспорта памяти? В том, что дорогостоящие образовательные проекты не затрагивают души тех, на кого ориентированы. В том, что формальное тиражирование мемориальных актов вызывает лишь безразличие, а порой и отторжение. В том, что вольно или невольно экспорт памяти оборачивается беспамятством. К сожалению, примеры этого слишком многочисленны. Детей из московских и петербургских еврейских школ везут на «марши памяти» в далекую Польшу. Траурные церемонии на братских еврейских могилах здесь, в России, проходят, как правило, без их участия. В Йом ха-Шоа, День памяти Катастрофы, на уроках в этих школах зачитывают имена уничтоженных нацистами евреев, присланные из Израиля. Вставить в эти скорбные перечни имена своих погибших родственников дети не могут — не умеют, не воспитаны, порой просто не знают этих имен… У нас не осталось своей памяти?

Ни в коем случае не призываю делить память о Холокосте на «свою» и «чужую». Призываю лишь не подменять живую память о пережитой нашим народом трагедии, даже в годы официального замалчивания передававшуюся от одного поколения советских евреев к другому, проектами и программами, предназначенными для израильских и американских школьников. Воспитание исторической памяти должно начинаться с того, что близко и понятно.

Кажется, составитель «Опечатанного вагона» Зоя Копельман понимает это. Потому и появляются на страницах «переводной» антологии Евтушенко и Василий Гроссман, нарушая формальную логику отбора, но зато приближая книгу к читателям. Потому и свою вступительную статью составитель завершает перечислением своих предков, погибших в Треблинке и Минском гетто. Память начинается с родных, с семьи, с дома…