Имя генерала С.Г.Трофиме́нко в связи с биографией С.М.Михоэлса для людей, не имевших отношения к самому близкому окружению генерала и актера (сюда придется включить и «специалистов» ГБ, занимавшихся обоими), впервые возникло в воспоминаниях об отце Наталии Вовси-Михоэлс[1]. С тех пор без него, как правило, не обходилась ни одна книга о гибели Михоэлса.

Народного артиста СССР, художественного руководителя Государственного еврейского театра (ГОСЕТа), председателя Еврейского антифашистского комитета в СССР Соломона Михайловича Михоэлса сегодня представлять читателям нет необходимости. Ограничусь лишь напоминанием, что вечером 7 января 1948 года Михоэлс вместе с уроженцем Минска критиком В.И.Голубовым-Потаповым (как ныне известно, секретным сотрудником госбезопасности) по командировке Комитета по Сталинским премиям выехал из Москвы в Минск для просмотра выдвинутого на премию спектакля Белорусского драмтеатра «Константин Заслонов», а 12 января примерно в 22 часа вместе с Голубовым был убит спецгруппой МГБ, осуществлявшей прямой приказ Сталина. Трупы Михоэлса и Голубова были обнаружены утром 13 января, в день их предполагаемого отъезда в Москву.

С.Г.Трофименко

С.М.Михоэлс

Генерал Трофименко за пределами среды военных историков сегодня в представлении нуждается. Приведу краткие сведения о нем, хронологически относящиеся к сюжету статьи. Сергей Георгиевич Трофименко (1899–1953) в первых числах декабря 1941 года отбыл на фронт из Ташкента, где командовал Среднеазиатским военным округом. В 1944 году ему было присвоено воинское звание генерал-полковника и звание Героя Советского Союза. Послевоенная его карьера выглядит так: 1945–1946 — командующий Тбилисским военным округом; 1946–1949 — командующий Белорусским военным округом; 1949–1953 — командующий Северо-Кавказским военным округом. С 1946 года генерал Трофименко был депутатом Верховного Совета СССР.

Источником всей информации на тему «Трофименко–Михоэлс, Минск 1948» является вторая жена генерала Ирина Дмитриевна Трофименко. Информация эта (точнее, опубликованная ее часть) содержится в рассказах И.Д.Трофименко трем лицам: дочери генерала от первого брака Л.С.Трофименко (в пересказе Н.Вовси-Михоэлс), вдове поэта Переца Маркиша Э.Е.Лазебниковой-Маркиш[2] и писателю военной темы С.Д.Глуховскому (рассказанное ему напечатано в пересказе писателя А.Борщаговского[3]). Собственные воспоминания, записки или дневники И.Д.Трофименко (до войны окончившей, кстати сказать, Литературный институт в Москве) — неизвестны.

Скажем сразу: небрежности, допущенные в книге дочери Михоэлса; вольность изложения (если не сказать сильнее), свойственная тем страницам воспоминаний Эстер Маркиш, где речь идет не о ней самой; сомнительность свидетельств Глуховского — все эти неточности, умноженные впоследствии пересказами публицистов, оправдывали такие контаминации изложений, из которых вытекали самые немыслимые выводы — вплоть до использования спецслужбами генерала Трофименко для решения поставленной Сталиным задачи ликвидации Михоэлса. Цель этой статьи — ввести в исторический оборот уточняющее перечисленные материалы свидетельство с тем, чтобы прояснить противоречия исходных повествований, лежащих в основе последующих неверных обобщений, и снять самую возможность нелепых выводов.

Какими неожиданностями оборачиваются иные знакомства

Мне было 12 лет, когда я впервые услышал об убийстве Михоэлса (тут ни убавить, ни прибавить — я был вполне политизированный ребенок). По понятной причине я запомнил это очень хорошо — дело было 4 апреля 1953 года. Услышав в тот день из громкого разговора старших в школьной библиотеке, что «врачи-убийцы» реабилитированы, я прочел об этом после школы в «Правде», откуда узнал и другое: народный артист СССР Михоэлс был оклеветан врагами. Дома я спросил про Михоэлса у наших соседей по большой коммуналке (о «врачах-убийцах» я знал и так — моя мама работала в поликлинике, где я ошивался все детство, и хорошо помню атмосферу антисемитской истерии, которая царила там с января 1953 года, — а вот об актере с такой странной фамилией Михоэлс услышал впервые). То, что в ответ на мой вопрос рассказала мне Г.Д.Кошелева, я запомнил навсегда. Надо сказать, что и Галина Даниловна, специалист по французской литературе, и ее муж, математик А.И.Кошелев, очень приветливо ко мне относились, неизменно давая широко пользоваться своей богатой библиотекой. Историю, которую Г.Д. тогда рассказала, я хорошо помню. Вот она. Артист Михоэлс приехал из Москвы в Минск; в один из дней его пригласили в гости, пообещав прислать за ним машину. Машина пришла несколько раньше, чем он ждал, и он на ней уехал. А в точно назначенное время пришла другая машина, и ее шофер очень удивился, что Михоэлса уже увезли. На следующее утро какой-то старый еврей шел с окраины Минска в город (эта литературная подробность мне тоже запомнилась) и увидел, что из сугроба торчат ноги, он за них дернул и вытащил труп. Это был Михоэлс. Золотые часы на его руке никто не украл. История эта была, несомненно, минского происхождения, потому что Г.Д. — уроженка Минска и ее отец, Д.А.Марков, крупный невропатолог, академик, продолжал жить в Минске. Сходная история возникнет по ходу нашего повествования еще раз… Чтобы закончить с детскими воспоминаниями, упомяну, что в 1950-е годы к Г.Д.Кошелевой часто заходила ее подруга по университету, яркая молодая женщина, которую звали Ляля. Вскоре она стала женой проф. Макогоненко, и, как я теперь знаю, она тоже была родом из Белоруссии, а другой ее питерской подругой была неизвестная мне тогда дочь генерала Трофименко (об этом я еще скажу)…

Прежде чем приступить к изложению существа дела, еще одно необходимое отступление — на сей раз о главном источнике моей информации.

Книгу Наталии Вовси «Мой отец Соломон Михоэлс» я прочел только в более позднем московском издании[4], когда уже многое, связанное с гибелью Михоэлса, официально прояснилось, и потому воспоминания его дочери к описанию трагедии 1948 года добавляли немногое (московское издание практически повторяло тель-авивское, за исключением, увы, информативного факсимиле командировочного удостоверения Михоэлса в Минск). На имя генерала Трофименко я не обратил тогда особого внимания, и даже того, что оно уже встречалось мне в других сочинениях перестроечной поры, не вспомнил. Только теперь, перечитывая материалы о гибели Михоэлса, что называется, другими глазами, я обратил пристальное внимание и на имя генерала, и на относящиеся к нему факты и эпизоды, описание которых в одной книге подчас противоречит другой. Поясню, почему «другими глазами».

С женой питерского математика профессора Д.М.Эйдуса Лидией Сергеевной (она преподавала математику в ЛИАПе и одновременно профессионально занималась живописью и графикой) я познакомился в 1970-е годы, еще до их отъезда в Израиль. В 2000 году в Иерусалиме я с радостью побывал в гостеприимном доме Эйдусов. Позже мы переписывались, регулярно общались по телефону. За это время Л.С.Эйдус издала в Иерусалиме две книги — проиллюстрированный ею «Процесс» Франца Кафки и альбом своих пастелей к различным произведениям этого любимого и глубоко ею прочувствованного классика мировой прозы ХХ века, а в Петербурге прошла выставка ее живописи, графики и гобеленов. По просьбе Л.С. издание иллюстрированного ею «Процесса» я передал в различные петербургские культурные центры и, в частности, в Музей Ахматовой, которая Кафку высоко ценила. Когда я сообщил об этом Л.С., она рассказала, что во время войны со своими мамой Мириам Израилевной Летичевской и бабушкой эвакуировалась в Ташкент. Отец, устроив в Ташкенте ее мать и бабушку, настоял на том, чтобы Л.С. жила в его доме, и, уезжая на фронт, не разрешил ей покинуть дом, где оставалась его вторая жена Ирина Дмитриевна с двумя мальчиками. Мачеха организовала у себя нечто вроде литературного салона — именно там Л.С. увидела А.А.Ахматову. Услышав это, я попросил Л.С. описать для меня свою ташкентскую встречу с Анной Андреевной и вскоре получил от нее подробное письмо, которое передал в архив Музея Ахматовой в Фонтанном доме. Однако — мы, в самом деле, ленивы и нелюбопытны — и об отце Л.С., командовавшем перед войной Среднеазиатским военным округом, и даже о его фамилии — я ничего не спросил.

Следующий ташкентский сюжет, раскрывшийся в ходе наших разговоров и переписки, был связан с С.М.Михоэлсом. Тут уж мне стало известно имя генерала Трофименко (раньше я думал, что в Петербурге Л.С. носила фамилию мужа, но она взяла ее только в Израиле). Узнав, что рассказ Л.С., в крайне небрежном и неточном изложении, помещен в мемуарах дочери Михоэлса, я снова попросил Л.С. записать все собственноручно, и вскоре (это был август 2003 года) получил от нее подробное письмо. Вместе с ним в пакете оказалось израильское издание книги «Мой отец Соломон Михоэлс», подписанное так: «Дорогим Лиле и Дане Эйдус с любовью Тала Михоэлс. 7/II 75 г.» (надпись сделана, конечно, в 1985 году — цифра в дате была опиской).

Так были получены материалы, которые считаю необходимым опубликовать.

Что написано о генерале Трофименко в книге «Мой отец Соломон Михоэлс» и не только в ней (уточнения Л.С.Трофименко-Эйдус и не только ее)

Первое упоминание генерала в книге «Мой отец Соломон Михоэлс» — в описании событий 13–15 января 1948 года, когда в ГОСЕТ поступило сообщение о гибели Михоэлса. Сначала подробностей не было. Спустя некоторое время из Минска со ссылкой на портье гостиницы «Беларусь», где жил Михоэлс, сообщили о телефонном разговоре Соломона Михайловича днем 12 января с неким то ли Сергеем, то ли товарищем Сергеевым, по приглашению которого Михоэлс вместе с сопровождавшим его театральным критиком В.И.Голубовым-Потаповым отправился в гости и в гостиницу уже не вернулся. Никакого «товарища Сергеева» близкие Михоэлса вспомнить не могли, а вот по части «Сергея» им сразу же пришел в голову генерал Трофименко: «Был у нас знакомый — генерал Сергей Георгиевич Трофименко. Отец с Асей (Анастасия Павловна Потоцкая-Михоэлс, вторая жена Соломона Михайловича. — Б.Ф.) познакомились с ним во время войны в Ташкенте. После войны Трофименко был назначен начальником Белорусского военного округа и жил с семьей в Минске. Стали звонить Трофименко. Его к телефону не позвали. Говорили с перепуганной взволнованной женой. Сквозь плач она пролепетала, что приедет шестнадцатого на похороны, но так и не приехала. Выяснить у нее так ничего и не удалось, хотя, по ее словам, папа у них в тот вечер и вообще за весь приезд ни разу не был, и Трофименко ему сам тоже не звонил»[5].

Первое уточнение Л.С.Трофименко-Эйдус касается знакомства Михоэлса с генералом Трофименко в Ташкенте: «В середине декабря 1941 года дочери Михоэлса находились еще в Свердловске, и Михоэлс с женой еще в Ташкент не прибыл. Из официальной автобиографии моего отца: “В конце ноября мне было приказано самолетом вылететь в Москву для назначения на новую должность в действующую армию. Из-за непогоды вылететь не удалось, и я прибыл в Москву воинским поездом 9 декабря”. До Москвы поезда ходили из Ташкента 7 дней, ну воинский, возможно, дня 2–3 сэкономил; значит примерно с 2-го декабря отец не был в Ташкенте, а Михоэлс еще туда не прибыл». Добавлю к этому замечание Л.С. о том, что в Ташкенте дочь Михоэлса вместе с А.П.Потоцкой была пару раз в гостях у И.Д.Трофименко и знала, что генерал — на фронте. Отмечу также, что Э.Е.Лазебникова-Маркиш, тоже эвакуированная с сыновьями в Ташкент, пишет в своих воспоминаниях: «Там (в Ташкенте. — Б.Ф.) познакомилась я с Ириной Трофименко — женой крупного боевого генерала Сергея Трофименко, находившегося на фронте. Ирина жила с двумя мальчиками-сыновьями в Ташкенте, в хорошем, просторном особняке. Мы почувствовали приязнь друг к другу, и вскоре, с порывистостью молодости, подружились. И эта дружба оказалась прочной. <...> Так и повелось, что частенько стали захаживать к Ире Трофименко обнищавшие писатели — в ее богатом и относительно благополучном доме было приятно провести время. <...> Сергей Трофименко вернулся с фронта лишь в конце войны, в мае 1945, и большинство завсегдатаев “салона” познакомились с этим милым человеком только в Москве»[6].

Эстер Маркиш сообщает, что знакомство С.М.Михоэлса с С.Г.Трофименко состоялось 23 мая 1945 года в Москве дома у Маркишей, где генерал устроил банкет в честь Победы для боевых товарищей, пригласив на него и ташкентских друзей своей жены — Вс.Иванова и Михоэлса с женами и вдову Ал.Толстого[7]. О том, что ее отец познакомился с Михоэлсом после парада Победы в Москве, пишет мне и Л.С., заметив попутно: «Отец очень трудно сходился с людьми; друзьями богат не был, не считая тех, кто в войну был рядом. Обаяние Михоэлса помогло стать их отношениям теплыми, к тому же все они — отец с И.Д. и Михоэлс с Асей — любили выпить: не последний способ сближения…»

Второе уточнение — о звонке к генералу Трофименко в Минск. Л.С. о словах «его к телефону не позвали» пишет с удивлением: «Он мог быть на работе, мог быть занят, наконец, и вообще его просто так к телефону не звали — таков был порядок».

Теперь третье уточнение Л.С. — о фразе, что Михоэлс, находясь в Минске, у генерала Трофименко вообще не был. Л.С. пишет мне: был и даже ночевал! Об этом И.Д.Трофименко рассказывала ей летом 1953 года, когда Л.С. приехала из Ленинграда к отцу, лежавшему в госпитале и к тому времени пережившему уже семь инсультов. В ее рассказе есть деталь из тех, что обычно не забываются: «Когда Михоэлс был у нас в Минске и остался ночевать, то после ванны я ему дала Сережин халат; это было очень смешно, мы веселились». (Действительно, — поясняет Л.С., — 196 см. роста отца и Михоэлс, рост которого, я знаю, был ниже среднего.) Напомнив о дружбе Михоэлса с отцом, Л.С. замечает: «Поэтому, когда Михоэлс отправился в Минск, было естественно, что они встретились в хлебосольном доме моего отца».

О гибели Михоэлса написано немало, есть воспоминания, контаминации документов и слухов, попытки позднейших расследований, историко-политические обзоры и пр., но точная и полная картина последних минских дней Михоэлса отчетливо все еще не прописана, одни описания противоречат другим, нередко они полны и внутренних противоречий. Живущий в Париже А.И.Ваксберг вздыхает: «К сожалению, каждый час пребывания Михоэлса в Минске ни в одном доступном мне документе не отражен»[8]. Точнее было бы сказать, что не отражен каждый минский день Михоэлса. Однако хронику последних дней его жизни помогают восстановить важные свидетельства из интервью актрисы БелГОСЕТа, заслуженной артистки БССР Юдифи Арончик минскому литератору С.Мехову [9], которые частично поддаются независимой проверке с помощью минских газет той поры. Замечу также, что это интервью — единственный источник, в котором сообщается, что в Минск Михоэлс прибыл не только с критиком В.И.Голубовым (писавшим под псевдонимом В.Потапов), но и с сотрудником Комитета по делам искусств СССР, жившим в Москве белорусским писателем И.М.Барашко — всех троих поселили в гостинице «Беларусь» в двухкомнатном номере «люкс».

А теперь — хроника: 8 января утром Михоэлса встречают на перроне минского вокзала официальные лица и друзья. 9 января он присутствует на спектакле БелГОСЕТа «Тевье-молочник» (приглашение на спектакль, постановку которого Михоэлс консультировал, он получил заранее) и весь вечер после спектакля допоздна проводит с актерами театра. 10 января смотрит в Белгосдраме спектакль «Константин Заслонов» и вечер после спектакля, видимо, проводит в этом театре. 11 января посещает Белорусский театр оперы и балета и до двух часов ночи задерживается там на затянувшемся обсуждении оперы «Алеся», после чего до половины восьмого утра 12 января — застолье дома у Ю.Арончик в окружении близких друзей из БелГОСЕТа. Прощаясь, Михоэлс приглашает исполнителей ролей Тевье и Годл М.Сокола и Ю.Арончик в половине девятого вечера прийти к нему в гостиницу для делового обсуждения их работы (в 10 часов вечера, говорит он, вместе с Голубовым они приглашены к секретарю ЦК КП(б) Белоруссии М.Т.Иовчуку). Придя в гостиницу, М.Сокол и Ю.Арончик узнали от дежурной по этажу, что Михоэлс вместе с Голубовым куда-то срочно вышел и просил его обождать. Прождав до 11 часов, актеры БелГОСЕТа ушли ни с чем, а утром Ю.Арончик вернулась в гостиницу, чтобы проводить Михоэлса в Москву.

Проверка основных дат по минским газетам показывает, что, хотя со времени убийства Михоэлса и прошло более сорока лет, память актрису не подвела и даты она указала верно. О приезде Михоэлса в столицу Белоруссии ни одна газета не сообщила, хотя великие артисты в Минск приезжали отнюдь не каждый месяц. А сообщение о его гибели появилось лишь 16 января (ГОСЕТ в центральной «Правде» еще 14 января известил о «внезапной и безвременной кончине» своего руководителя). Текст некролога и четырех сообщений четырех театров Минска в обеих ежедневных минских газетах (одна — на русском, другая — на белорусском) был абсолютно одинаков, с употреблением нейтрального слова «умер», а где и как — о том ни гу-гу. (Замечу, что еженедельная «Лiтаратура i мастацтва» 17 января поместила те же тексты и еще фотографию Михоэлса, не указав, конечно, что снимок сделан в Минске 11 января 1948 года; местные газеты «Во славу Родины», «Сталинская молодежь» и «Железнодорожник Белоруссии» о Михоэлсе не писали и программы театров не давали.) Минские газеты «Советская Белоруссия» и «Звязда», публиковавшие репертуар театров, сообщали, что в пятницу 9 января в Белорусском государственном театре драмы им. Янки Купалы шел «Тевье-молочник» Государственного еврейского театра БССР (по-белорусски: Яўрейскага тэатра), своего зрительного зала у него не было. А вот спектакль Белгосдрамы «Константин Заслонов» шел трижды — в субботу 10 января в 20 часов, в воскресенье 11 января в 12 часов дня и в 20 часов. Естественно, что Михоэлс смотрел его 10 января. К сожалению, в воскресенье 11 января газеты не напечатали программу театров (в этот день в Белоруссии были выборы и газетные полосы заполняли материалы на эту тему), в понедельник 12 января минские газеты не выходили. Таким образом, об оперном спектакле «Алеся» получить информацию не удалось.

Сообщение в «Правде» от 14 января 1948 года

Ну вот, теперь, наконец, вернемся к нашей основной теме — встрече Михоэлса с генералом Трофименко. Выезжая из Москвы, Михоэлс знал, что 9, 10 и 11 января его ждут спектакли, и вполне мог бы приехать в Минск утром 9-го. Однако он приехал 8-го, и предположение, что именно для того, чтобы повидаться с генералом Трофименко, — не является натяжкой. Дело в том, что вплоть до утра 7 января считалось, что вместе с Михоэлсом в Минск поедут и Перец Маркиш с женой, давние друзья Трофименко, которых тот звал в гости, поздравляя с Новым годом 2 января. Узнав о командировке Михоэлса в Минск, Маркишы решили ехать с ним, чтобы вместе отправиться к генералу. Торчать в Минске из-за белорусских спектаклей им никакого смысла не имело, и, поскольку о поездке они сообщили генералу заранее, ясно, что для визита был выбран именно первый же день. За несколько часов до отъезда Маркишу пришлось, однако, сдать железнодорожные билеты, т. к. еврейское издательство загрузило его срочным чтением верстки[10] — не иначе как стараниями агента ГБ Фефера, выполнявшего заказ своих хозяев, которым лишний свидетель в Минске был не нужен. Сам Фефер был направлен в Минск чуть позже, и Михоэлс неожиданно обнаружил его в гостинице «Беларусь» утром 11 января, а 12-го плотно общался с ним и расстался в 18 часов…

Итак, дату встречи Михоэлса с генералом Трофименко можно считать точно установленной — вечер 8 января с ночевкой.

Отмечу попутно, что в двух опусах встречу Михоэлса с генералом Трофименко неверно относят на вечер 12 января. Э.Маркиш, рассказывая о своем визите в московский дом И.Д.Трофименко в 1956 году, вкладывает эту информацию в уста некоего высокопоставленного генерала: «В КГБ прекрасно знали, что Трофименко дружен с Михоэлсом. Знали, что последний день Михоэлс провел у Сергея, а оттуда пошел на спектакль, после которого был убит»[11]. А.Борщаговский приводит со слов уроженца Белоруссии писателя Самуила Давыдовича Глуховского (его имя даю по московскому справочнику) неизвестно когда услышанный им рассказ И.Д.Трофименко: «Писатель Семен Глуховский, мой давний друг, не удовлетворенный моим рассказом об этом убийстве (на страницах журнала “Театр”), предлагает другую легенду, с которой он за десятилетия так сжился, что все другое кажется ему крайне сомнительным. В тот роковой вечер (т. е. 12 января. — Б.Ф.) Михоэлс, оказывается, допоздна засиделся в гостях у генерала Трофименко, и вот как вдова генерала спустя годы вспоминала случившееся: “Это был лучший друг нашего дома. Мы подружились еще в Ташкенте, муж обожал Соломона Михайловича. И ведь не хотела я его в тот вечер отпускать — он приехал в Минск, и когда еще свидимся? У него в гостинице не было ванной — я вызвалась разогреть ванную, убеждала его не уходить, переночевать у нас. Но какой-то звонок (по телефону) его встревожил, он ушел, а утром — дикая, потрясающая новость…”»[12]. Приведя эти слова, А.Борщаговский негодует: «Возникает и чувство протеста, и недоумение в связи с этой версией: как мог командующий округом, генерал-полковник, бог и царь, отпустить Михоэлса одного на темные улицы Минска, к полуночи, в тревожный, еще не отстроенный мир, на улицы города, в недавнем прошлом снесенного с лица земли? Как мог он не вызвать для Соломона Михайловича машину, которая всегда к его услугам?»[13] Впрочем, к этой версии Борщаговский относится скептически («С.Глуховский уверяет, что сам выслушал горестный рассказ вдовы Трофименко, но это не прибавляет рассказу достоверности»[14]), хотя с его легкой руки она тиражируется многими авторами (уже в этом году — «историком-центристом» Г.Костырченко[15], ныне вещающим и в «Лехаиме», и в «Нашем современнике»).

С последним в жизни С.М.Михоэлса вечером 12 января 1948 года картина теперь более или менее прояснилась, так что и версии, что 12 января Михоэлс был в театре на спектакле[16], отпадают.

Вернемся к письму Л.С. о последнем в жизни Михоэлса посещении генерала Трофименко; оно содержит еще одно и важное свидетельство: Михоэлс в гостях у генерала был один — без Голубова-Потапова! Л.С. пишет по этому поводу: «Ирина Дмитриевна никогда имени-фамилии такой не слышала, и никогда у них такого человека в доме не было», и добавляет: «Отец был очень осторожным человеком; приехать к нему на машине по его приглашению и то было не просто (часовой у ворот, проверка документов и т. д.)… Да никогда отец не пустил бы незнакомого человека в свой дом. Дом прослушивался, вечно там болталось много народу — и работница, и адъютант, и ординарец, и т. п. Выпивать с незнакомым человеком? Никогда!.. Дома́ всех высших военных чинов в Минске были за забором и проходили к ним через будку с охраной». Даже если допустить невероятное: Михоэлс взял Голубова с собой не спросясь генерала, то его все равно не пропустили бы. Замечу в связи с этим, что реплика Борщаговского о рассказе И.Д, изложенном Глуховским: «Вдова Трофименко каким-то образом потеряла Володю Голубова, а ведь он, что ни говори, был в эти часы с Михоэлсом и убит одновременно с ним»[17], еще раз говорит о том, что версия: Михоэлс был у Трофименко именно в вечер убийства 12 января, — неверна.

Теперь о последнем эпизоде с генералом Трофименко в книге воспоминаний Н.Вовси-Михоэлс. Хронологически эпизод этот относится уже к началу 1980-х годов: «Недавно в Израиль приехала дочь генерала Трофименко, того самого, с которым Михоэлс познакомился в Ташкенте и который был командующим Белорусским военным округом в 1948 году во время убийства отца. Она мне рассказала со слов своей мачехи, жены Трофименко, что в тот роковой вечер отец был действительно приглашен к генералу. Трофименко выслал за ним свою машину с шофером, но в гостинице страшно удивились и сообщили, что машина генерала Трофименко уже забрала Михоэлса и Голубова.

— Когда?

— Да с полчаса назад.

Так, спустя тридцать два года после убийства, нам открылось еще одно звено в сложной цепи злодейской инсценировки»[18].

Как возник этот рассказ в книге, Л.С. объясняет в своем письме ко мне. Разговор шел за обедом у дочери Михоэлса, никаких записей ее рассказа не велось; сообщив все, что ей было известно со слов мачехи, Л.С. рассказала и о слухах об убийстве Михоэлса, которые ходили в Минске, и привела один из них: «В дни, когда уже стало известно о гибели Михоэлса, я приехала из Ленинграда в Москву. Мама жила тогда в Москве и, приезжая к ней даже на несколько дней, я должна была обойти всех ее главных подруг. Так я попала к ее подруге по имени Мэри Григорьевна, у которой гостила некая дама из Минска — мать служившего там офицера и свекровь успешно начинавшей карьеру актрисы Белорусской госдрамы. Кто я — дама не знала. Военный городок внутри Минска невелик, там все знают и всё знают раньше всех. С большим жаром, приехав прямо оттуда, где все произошло, она стала рассказывать новости: к гостинице-де подъехала машина командующего, приехала она за Михоэлсом, но в гостинице сказали, что машина от командующего только что уехала (всему военному городку, конечно же, было известно, как и в театре, что Михоэлс был в гостях у командующего). Я упомянула об этом вскользь, когда говорила с Талой, но о Голубове вообще не могла сказать ничего, т. к. ничего о нем не знала. Что осталось от моего рассказа в голове Талы, Вы видите». Замечу здесь от себя, что именно эту, видимо тогда ходовую, версию я слышал в 1953 году от минчанки Г.Д.Кошелевой. Изучение такого рода мифологии — социологически значимая задача для историков, тем паче, что в этой легенде использование автомобиля для доставки жертвы к месту гибели оказалось угаданным точно.

Приведу еще один фрагмент из письма Л.С., связанный с моими детскими воспоминаниями, о которых упоминал, — мир, действительно, тесен: «Моя подруга, жена проф. Макогоненко, некая Ляля (Людмила Семеновна, урожденная Пайкина) была приемной дочерью начальника по медицинской части в Белорусском военном округе (хирурга генерала Петрова. — Б.Ф.). Она мне рассказывала, что несмотря на то, что ее отец был “самым главным” врачом округа и генералом “от медицины”, когда он захотел присутствовать на вскрытии Михоэлса, то охрана его не допустила».

Что же касается рассказа Л.С.Трофименко-Эйдус, приведенного в книге Наталии Вовси, то в сочинении А.Борщаговского он излагается в такой модификации: «Дочь генерала Трофименко сообщила Наталии Михоэлс, что он и Голубов, задержавшись после спектакля, вышли из театра одни и на пустынной улице роковая машина гонялась за ними, пока не настигла»[19] — как видим, однажды напечатанное живет уже своей жизнью…

Теперь о замечании А.И.Ваксберга, что сразу после убийства Михоэлса Трофименко был отозван в Москву не случайно[20]. В телефонном разговоре со мной Л.С. прокомментировала это так: «В 1946 году маршал Тимошенко был на три года освобожден от должности командующего Белорусским военным округом и направлен в третьестепенный Южно-Уральский округ за то, что без предварительного разрешения, самовольно, слетал на своем самолете в Москву — ему не терпелось взглянуть на родившегося внука (или внучку), отцом которого был Василий Сталин. В 1949 году трехлетний срок ссылки истек, и он вернулся в Минск, а отца тогда (т. е. в 1949-м, а не в 1948-м) отозвали в Москву на курсы Академии Генштаба (он был этим недоволен, т. к. Академию Генштаба уже окончил), а затем назначили командующим Северо-Кавказским округом». Замечу, что информация, которой обладал генерал Трофименко об убийстве Михоэлса, не зависела от того, служит он в Минске или в Краснодаре, и он был достаточно осторожен, чтобы не вызывать дополнительных подозрений МГБ.

Приведу теперь воспоминания Л.С., существенно корректирующие, как я полагаю, свидетельство другого автора — Э.Маркиш. Сначала — отрывок из ее книги, «воспроизводящий» рассказ И.Д.Трофименко про утро 13 января: «Ирина повела детей в музыкальную школу. В середине урока в класс вошел Сергей Трофименко, вызвал жену в коридор.

— Убили Михоэлса! — сказал Сергей. — Езжай домой, дай телеграмму в Москву, жене Соломона Михайловича!

Вслед за тем Сергей вернулся в штаб, а Ирина с детьми — домой. Не успела она закончить текст телеграммы, как позвонил Сергей.

— Телеграмму еще не отправила? — спросил Сергей. — Не отправляй!

Приехав обедать, Сергей объяснил: позвонили из ЦК, телеграмму отправлять “категорически не рекомендовали”»[21]. Такая вот «убедительная» картина: генерал Трофименко, по должности своей слухами не пользующийся и, видимо, любезно проинформированный о безвременной кончине Михоэлса одним из организаторов его убийства генералом ГБ Цанавой, бросив все дела, кинулся искать по городу свою жену, чтоб попросить ее дать в Москву телеграмму соболезнования, чему помешало знавшее всё про тайные замыслы тов. Сталина ЦК Белоруссии. Комментарии, что называется, излишни.

Теперь — рассказ И.Д.Трофименко о том же утре, поведанный ею летом 1953 года дочери генерала Лидии Сергеевне Трофименко: «Утром, не очень рано, я поехала в Музыкальную школу (там учились мои братья. — Л.С.) на педагогический совет (И.Д. была общественница. — Л.С.). Во время педсовета к телефону кто-то попросил директора школы (Тала и Нина Михоэлс сказали мне, что директор был давний друг их отца. — Л.С.). Мы все увидели, что директор в ужасном состоянии и с трудом нам пересказал телефонный разговор. Тогда я позвонила на работу Сереже, рассказала, что Михоэлс убит; он был потрясен, сказал, что постарается все выяснить. Но ему нигде ничего не сказали и даже решительно отстранили от вмешательства. Возможно, это было распоряжение Цанавы». Далее Л.С. приводит один эпизод, характеризующий статус двух генералов: «Если мой отец был командующим Белорусским военным округом, то Цанава — начальником всего КГБ, или как это там тогда называлось, этого же округа. Цанава был ставленником Берии. Мне рассказывала И.Д., что в какой-то праздник, когда Берия прибыл в Минск, даже отца, генерал-полковника, депутата Верховного Совета и пр. и пр., лейтенант ГБ не впустил через правительственный вход в театр на торжественное заседание, где отец должен был сидеть в президиуме, как у них тогда полагалось…»

Л.С.Трофименко-Эйдус книгу Наталии Вовси «Мой отец Соломон Михоэлс» прочла в 1985 году и узнала, как произвольно там излагается ее рассказ. Почему она тогда промолчала? В ее письме об этом написано так: «Промолчала я потому, что Тала старше меня на несколько лет, со всякими хворями, заботами о семье (дочь, внучка, трудное материальное положение). Основной кормилец — младшая сестра Нина, с которой я училась некоторое время в одной школе в эвакуации в Ташкенте. Кроме того, в тот год мы не верили, что эта книга может попасть в Россию. Зачем же мне было травмировать ее, — думала я. Но когда оживились отношения с Россией, и Тала, так же как и другие члены семьи, стала наезжать в Москву, я забеспокоилась. Вскоре в Израиль приехала группа киношников делать картину про Михоэлса (появилась ли такая картина — не знаю). Через Талу они назначили мне день встречи, очевидно зная текст ее книги, просили привезти фотографии отца и другие материалы. Я растерялась, но сначала все же решилась приехать на эту встречу и как-нибудь осторожно сказать, что с текстом Талы я не согласна. Позже, обдумав предложение киношников, я пошла по линии менее решительной — позвонила младшей сестре Талы Нине, сказала все, что я думала о работе Талы, и отказалась от встречи с киношниками».

Подводя итог всему здесь изложенному, скажу, что Л.С.Трофименко-Эйдус, любившая своего отца и систематически с ним общавшаяся (в 1943 году вместе с И.Д.Трофименко она, например, летала к нему на фронт), с детства знала его вторую жену, жила с ней в Ташкенте, так что их отношения были вполне доверительными. Несомненно, она была внимательна ко всему, что рассказывала ей И.Д.Трофименко, и рассказы эти в памяти хранила. В сюжете, связанном с гибелью Михоэлса, Лидия Сергеевна (в отличие и от Э.Е.Лазебниковой-Маркиш, и от С.Д.Глуховского) особенно чувствительна была ко всему связанному с отцом, не пытаясь вписать услышанное в хронику последних дней Михоэлса. В этом особенность и, как это ни странно, — ценность того, что она запомнила. Поэтому, хотя со времени, когда И.Д.Трофименко делилась с близкими рассказами о минской трагедии 1948 года, прошло много лет, свидетельствам Л.С. я в данном случае отдаю безусловное предпочтение.