Валерий Шубинский
Листая толстые журналы за июль–сентябрь 2020 года
Декабрь 2020
Листая толстые журналы
Версия для печати

Алекс Тарн. Шабатон. Роман. Дружба народов, 2020, № 8


Герой романа, израильский инженер Игаль Островски, он же бывший москвич Игорь Сергеевич Островский, ненавидит своего биологического отца, Сергея Смирнова, которого видел лишь раз в жизни, и с благоговением относится к памяти деда — уроженца Бобруйска Наума Григорьевича Островского:


…когда на магнитофонных бобинах пошла крутиться по Москве песенка про комиссаров в пыльных шлемах, мало кто мог, как Игорь, отчетливо представить себе реальное лицо под острым навершием буденовки. Вне всяких сомнений именно он, дед Наум — пусть и сильно моложе, но зато в пыльном буденовском шлеме — склонился бы над ним, Игорем, героически павшим «на той единственной Гражданской», — точно так же, как склонялся по вечерам над детской кроваткой, чтобы пожелать внуку хорошего сна.


Благородный и мудрый, герой двух гражданских войн, в России и в Испании, узник ГУЛАГа, проведший долгие годы на Колыме и уже на старости лет разочаровавшийся в советской власти… Таким внук запомнил деда. И вдруг во время проверки в израильском «первом отделе» — при устройстве на новую работу — всплывает неприятное обстоятельство: в Израиле жил и умер еще один Наум Григорьевич Островский, обладатель не только точно такого же имени, но и точно такой же (до 1937 года) биографии.


Желая доказать, что дед — истинный Островский, героический республиканский «камрад Нуньес», а покойный израильтянин — самозванец, Игаль предпринимает расследование, которое заканчивается шоком. Выясняется, что на самом деле Островский был палачом из НКВД, а не доблестным солдатом. Теперь уже инженер желает, чтобы самозванцем оказался его дед. Так и есть — но правда о человеке, который всю вторую половину жизни выдавал себя за еврея из Бобруйска, выглядит еще более шокирующей…


Перед нами — облегченный, но весьма эффектный подход к мрачным тайнам и трагедиям прошедшего века. Что ж, не стоит требовать от крепко сбитого авантюрного романа большего, чем он может дать.


Рада Полищук. Постояльцы, жильцы и пр. Рассказ. Дружба народов, 2020, № 9


Не в меру сентиментальный рассказ про коммунальную квартиру, где, как полагается, живут и простые люди, и интеллигенты. А в какой-то момент въезжают новые жильцы — супружеская пара:


«Фая меня зовут. Мир вам всем». Он прыгнул к ней, рот зажал ладонью и выкрикнул в коридор, где соседи собрались: «Фрося зовут! По-нашему: Фро-ся. Тоже на букву фэ. — И добавил сразу на одном дыхании: — Евреи живут здесь?» — «Нннет», — ответил кто-то растерянно. Остальные молчали в недоумении. Чего-чего, а этого у них не было. По этому признаку не разбирались, Бог миловал. <…> «Не живут евреи? Слава Богу. А то греха с ними не оберешься…»


Короче говоря, женщина — еврейка, а муж ее, художник, антисемит и вообще скверный человек, жену унижает и бьет, за что соседи, особенно положительный до избыточности профессор Юрий Анатольевич, его осуждают. Но потом Фая-Фрося рожает дочь, после чего муж чудесно преображается — начинает проявлять любовь и заботу. И от антисемитизма излечивается. Хеппи-энд.


Александр Гальпер. Коронавирус на вэлфере. Записки соцработника. Дружба народов, 2020, № 9


Феерические картинки из жизни нью-йоркского социального учреждения на фоне пандемии. Например, там регулярно проходят профсоюзные собрания, посвященные ходу антикоронавирусных мероприятий и заканчивающиеся… заражением всех участников. Или: транссексуал по имени Ленин Родригес возмущается тем, что никто не занимается его проблемами, связанными с хирургической сменой пола, потому что не до того людям. А другой клиент чуть не пляшет от радости: все служащие, занимавшиеся делом о его выселении из ночлежки, заболели и умерли…


Ну и вот такой диалог между автором и уборщицей-мексиканкой:


— Вчера в еврейском религиозном районе — Боро-парке — были похороны известного раввина. Я там раньше работала и все знаю. Тысячи евреев собрались. Ты там тоже был?

— Нет.

— Как не был?! Какой же ты еврей после этого?! Как тебе не стыдно? Где твоя совесть? Вы, евреи, столько пережили — и не пойти? Как его… этот? Ну как? О! Холокост!!! Такой уважаемый раввин был!!! Ну, правда, они все, наверное, друг друга заразили…


В общем, каждодневный черный юмор 2020 года.


Станислав Секретов. Столкновения. Знамя, 2020, № 7


Главных героев книги Нины Косман «Царица иудейская» (М.: РИПОЛ классик, 2019) рецензент характеризует так:


Галя — женщина, Алехандро (он же Аммар) — мужчина. Еврейка и палестинец. «Человек нерелигиозный, светский» и правоверный мусульманин. Творческая личность без финансовых проблем и скрывающийся от властей маляр-нелегал, зарабатывающий трудовую копейку. А из-за взглядов на жизнь таких разных персонажей книга становится вызывающей, неудобной для тех, кто привык существовать в плену навязанных стереотипов и собственных единственно «правильных» убеждений.


Как можно понять из отклика, сюжет таков: героиня написала и вывесила в интернете исторический роман из эпохи Хасмонеев. Зловещий Профессор почему-то полагает, что в романе Гали скрыты некие «тайные послания», и подговаривает Аммара убить ее. Что автор хочет всем этим сказать, рецензент, кажется, не знает и знать не слишком стремится:


…прозаики порой обижаются на литературных критиков: мол, я заложил в свой роман та-а-акое, и хоть бы кто меня понял, правильно расшифровал. Или наоборот — найдет критик в хорошей книге скрытые смыслы, расскажет об этом публике, а автор губы надувает: ничего подобного я вообще не имел в виду — нечего приписками заниматься. Можно было бы сказать, что рукой настоящего писателя всегда водит Господь, а его пути неисповедимы…


Ну а коли неисповедимы, то в чем, собственно, смысл рецензии?


Лесли Эпстайн. Язык птиц. Иностранная литература, 2020, № 8


Действие рассказа американского прозаика начинается «жарким утром в Шабат» — где-то в Америке, в районе «с ортодоксальными нравами, где евреи сидят по домам, вознося молитвы, а другие евреи, очевидно не столь ревностные, разгуливают по улицам, не боясь, что молния поразит их за это».


То, что сперва кажется бытовой историей о страсти зрелой женщины к юному Фейвелу Морозову, сыну (и будущему преемнику) Сопоцкинского ребе, постепенно оказывается мистической сагой, обрывающейся на полуслове:


В конце седьмого месяца, посреди февраля, люди в кафе вдруг стали казаться ей птицами: их головы стали птичьими, а носы превратились в клювы. Когда родился ребенок, она, взглянув на него, разразилась криком. Ей привиделось, что у младенца голова мертвого ребе и, что уж совсем немыслимо, — его борода со свалявшимися прядями. Так что чадо ее опять у нее забрали. Она, как и мы, не может сказать, кого произвела на свет: девочку или — быть может, новую надежду евреев? — мальчика. Сама же бедная женщина живет в лечебнице, где проводит дни, отсылая ангелов направо, а демонов, одолевающих ее, — налево.


Многое в этом тексте — например, очевидная отсылка к птицеголовым фигурам, часто встречающимся в средневековых еврейских иллюминированных рукописях, — явно нуждается в квалифицированном комментарии. Но он в журнале, увы, отсутствует.


Дан Пагис. Отец. Прозаические миниатюры. Иностранная литература, 2020, № 9


Единственное значительное прозаическое произведение, вышедшее из-под пера классика израильской поэзии, посвящено отцу. История их отношений непроста. В 1934-м Иосиф Пагис уехал в Тель-Авив, в том же году умерла его жена, мать Дана, и мальчик остался с дедушкой и бабушкой на Буковине. Во время войны ему пришлось пройти через концлагерь в Транснистрии (о котором он никогда не вспоминал и не рассказывал). В 1946-м юноша добрался до подмандатной Палестины:


Самые строгие слова за тридцать пять лет, что я живу в Израиле, он сказал мне в первые же дни, когда я только приехал. Мы сидели с ним и его второй женой за завтраком, и он спросил (еще по-немецки, с русским акцентом, иврита я тогда не знал), не сохранил ли я какие-нибудь семейные фотографии после того, как меня обокрали по пути в Страну. Я рассмеялся: «У меня еще должны быть фотографии? Я и сам-то еле выжил». И тогда он тихо сказал: «Над отцом не смеются».


Это — начало того очного, а потом заочного, воображаемого, эмоционально напряженного, а иногда и мистически окрашенного диалога, который десятилетиями ведет с отцом (живым, а потом умершим) взрослеющий, а потом уже немолодой поэт…


Денис Соболев. На пороге. Роман. Нева, 2020, № 9


Один из самых интересных русскоязычных писателей Израиля, создавший яркие мифопоэтические образы Иерусалима и Хайфы, написал очень «русский» автобиографический роман. На сей раз — позднесоветский Ленинград, бесконечные интеллигентские разговоры о смысле жизни и судьбах России, память о блокаде и сталинском терроре, «системные» тусовки, перестройка, первые митинги…


Семья — смешанная, имеются у нее и еврейские корни, составляющие важную, но несколько экзотическую часть «семейной мифологии». Например, дед героя делится воспоминаниями о своем отце — комбриге, в свободное время тайно читавшем каббалистические сочинения:


— А зачем он их читал? — спросила Поля.

— Сложно сказать. Я не знаю. Может быть, так было принято в его семье. Его отец, мой дед, вроде бы оставил письмо с описанием одной из таких сфер. Так что отец верил, что у его семьи есть особая связь с этой сферой. Не знаю, почему он так решил. Но он в это очень верил. Что с этой сферой связано какое-то особое семейное предназначение. <…> Евреи называли ее сфера Гевура. Не знаю, как это правильно перевести. Сфера силы. Нет, не то. Сфера мужества. Сфера героизма. Но это напыщенное слово. Да это и не об этом. Я не знаю. Сфера стойкости. Наверное. Наверное, сфера стойкости.


Впрочем, будем откровенны: мистико-философические страницы — не самое бесспорное в новом романе Соболева. А вот там, где он ближе к «человеческому», в особенности — к реальному эмоциональному опыту ленинградского юноши определенной поры, появляются страницы отличной, своеобразной прозы.


Ася Михеева. В мученьях родишь ты, Исаак, отца своего Авраама. Новый мир, 2020, № 7


Беда большинства журнальных рецензий — их «излагающий» характер. Рецензент пересказывает книгу, делает автору несколько комплиментов — и всё… Здесь же, откликаясь на роман Александра Иличевского «Чертеж Ньютона» (М.: АСТ, 2019), критик поначалу демонстрирует противоположную крайность — долго, витиевато и не всегда внятно рассуждает на общефилософские и историко-научные темы: «Феноменологический подход к познанию сражался с позитивистским, меж них дробились в мелкие брызги менее жестоковыйные эпистемологические парадигмы…»


Далее Михеева хвалит новое произведение Иличевского за его «выраженную гендерность», оговариваясь: «Однако, к известному сожалению, чаще всего под "гендерным" имеется в виду женское: женский мир, женский взгляд на вещи, женская проблематика… А вот мужской мир, мужская специфика, мужские особенности как бы по умолчанию приравниваются к литературе вообще».


Лишь после этого рецензент переходит к герою «Чертежа Ньютона» Константину Вайсу — и тут уж все-таки ступает на привычный путь: пересказывает роман.


Макс Зильберт. О природе всплесков пассионарности: возможный эффект инбридинга. Урал, 2020, № 7


Размашистые историософские теории Льва Николаевича Гумилева давно заняли свое место в коллекции интеллектуальных курьезов XX века. Однако до сих пор у этих теорий остаются пламенные приверженцы.


Мысль о том, что к «пассионарному взрыву» ведет инбридинг, петербургский пропагандист гумилевского наследия Макс Зильберт иллюстрирует (в числе прочего) таким пассажем:


Еще одним подтверждением может служить история этноса ашкеназских евреев. Этот этнос родился около XI века из нескольких небольших общин, обитавших вдоль среднего течения Рейна. Быстро разрастаясь, он к XVII веку распространился далеко на восток Европы и затем сыграл огромную роль в мировой политике, экономике, науке, искусстве. Так вот, пока европейские евреи жили в культурной изоляции, близкородственные браки также были для них обычным делом: иудаизм таковые допускает. Не это ли позволило евреям сохранить пассионарность, в то время как окружавшие их этносы ее теряли? Не в этом ли кроется разгадка феномена ашкеназских евреев?


Трудно понять, зачем уважаемому журналу, выходящему в далеко не провинциальном Екатеринбурге, понадобился этот допотопный и не очень пристойный по нынешним временам биологизм.


Подготовил Валерий Шубинский